Голоса тишины

Что привлекает африканского художника? Нередко ему безразлично сходство. Экспрессия? Да, если речь идёт об экспрессии столь специфической, как музыкальная; она иного свойства, нежели взволнованные выражения лица; как выразительность японских масок или масок античной комедии; она настолько разная, что то, что с первого взгляда отличает африканскую маску от народной европейской, так это именно специфическая выразительность первой и «экспрессионизм» второй. Негритянское искусство редко (или плохо) добивалось суггестивности через реализм, даже карикатурный или эмоциональный, кроме тех случаев, когда оно было подвержено влиянию чужеземных моделей. Африканская маска – не фиксация человеческого выражения, это – призрак… Скульптор не подчиняет геометрическим формам некий фантом, которого не знает, он «вызывает» его своей геометрией; его маска воздействует не столько благодаря сходству с человеком, сколько благодаря непохожести; маски животных – не животные: маска-антилопа – не какая-нибудь антилопа, а дух-Антилопы, и именно стиль делает её духом. Говорят, что для чернокожего скульптора лучшая маска – самая действенная; откуда берётся сила её воздействия, если не от наполненности стиля?

Мы быстро бы поняли роль этого стиля, если бы освободились от иллюзий интуиции и инстинкта. Суровость стиля индейцев хопи, чьей изумительной коллекцией искусства некогда располагал Трокадеро[403]

, нас меньше удивляет, когда мы узнаём, что все эти фантастические фигуры суть духи: для хопи духи именно таковы, а то, что на них не похоже, – не духи. Нашему ремеслу гравюр и картинок был знаком «подлинный портрет демона Вельзевула»; христианское искусство неохотно изображает ангелов без крыльев, ибо тогда они перестают быть ангелами. Стиль изображения предков острова Новая Ирландия – не менее суровый, чем стиль хопи, играет ту же роль: то, что к нему не относится, – не относится к предкам. Эти стили, таким образом, связаны прежде всего с иконографией, которая позволяла тем, для кого они созданы, видеть предков или богов домашнего очага, другим – их символизировать, некоторым – магическим образом соединяться с ними.

Здесь мы снова встречаемся с иллюзией нейтрального стиля, к которому эта иконография якобы принадлежит. Иконография, лишённая стиля, везде бессильна. Фигуры, вылепленные в воскресенье индейцами хопи, ставшими рабочими на предприятиях, производящих атомные бомбы, или меланезийцами, которые трудятся на плантациях, для нас не более произведения искусства, чем они для них – магические фигуры. Иконография обозначала их так же, как терновый венец обозначает Христа, её было недостаточно, чтобы спасти их от небытия. Их существование проистекало из стиля, в котором нуждалась эта иконография, и который иногда её заменял, подобно тому, как произведения романского искусства обязаны романскому стилю. Стилю, неотделимому от глубокого и отнюдь не инфантильного мироощущения. Мы менее, чем нам кажется, избавлены от нелепого образа негра, который, широко улыбаясь, тянет за собой какую-то кумушку, в ком видит Венеру, словно ребёнок – куклу, завёрнутую в тряпки. То, что «основы» существуют в Африке и в Океании, бесспорно, но великие африканские и океанские образы – не только «основы». А в той мере, в которой они таковы, основами чего именно они являются? С каждым годом открытия этнографов выявляют всё более обширные «созвездия» незнакомых народов. Тотемические животные связывают племя с жизнью тысячелетий; прародители, изготовленные из мягкого дерева Новой Ирландии, – это двор великого первоначального Прародителя; на эту мысль наводит скульптура священного дома; музыка – его голос, пиры – его пиры; танец – пантомима его жестов, равно как и пантомима героического прошлого племени, траектория движения солнца, смерть луны, плодородие земли и дождя, ритм вселенной. Идя путями иными, чем пути великих религий, искусства диких племён становятся средствами космического вероисповедания; вот почему они умирают всюду, где западная колонизация это вероисповедание уничтожает. Вероисповедание, ориентированное не сходством, как это было в Греции, а несходством, как на Востоке. Постижима ли для нас подобная религиозная общность? А ведь в Византии она была такой…

Однако эти искусства не только не стихийны, все они суть византинизмы: средства творения духов и ангелов, демонов и мертвецов, и не как попало, а на основе консенсуса, где главную роль играют основные чувства общины, вера в колдунов и в их козни, где художественное творчество – просто творчество. Как и византийские художники, их художники – творцы сверхчеловеческого, однако сверхчеловеческое создаётся только для тех, кто в том нуждается. И суровость диких стилей зависит от того, что они могут изготовлять только такое сверхчеловеческое, которое признают люди.