Голоса тишины

«Когда Ленин выступал с лекциями перед русскими эмигрантами во время войны 1914 года, – рассказывал один владелец гаража в Касси́, – он прочёл здесь одну лекцию; а надо вам сказать, в то время у меня не было ещё гаража, я был владельцем только бистро и большого зала, правда, удачно расположенного. Когда пришёл инспектор из “Шелл”, он тут же сообразил, что это здорово для продажи бензина; он-то и настоял, чтобы установить насос, и потому я, как видите, устроил здесь гараж. Однажды, ещё до гаража, появился художник Ренуар. В руках у него была огромная картина. Я подумал: “А ну-ка, посмотрим…” – там были голые женщины, они где-то купались! Он смотрел не знаю куда и менял что-то слегка в уголке». Голубизна моря стала голубизной ручья «Прачек». В глубинах земли дерево будет черпать сок, которым наливаются зелёные листья; Ренуар черпал богатства мира, чтобы вдохнуть жизнь в свою картину, как пятьдесят лет назад он делал это, чтобы освободиться от Курбе… Его ви́дение – это не столько восприятие моря, сколько тайное сотворение некоего мира, которому принадлежала эта бездонная голубизна, обретаемая им в бесконечности.

У художника есть «глаз», но не в пятнадцать лет; сколько же дней нужно писателю, чтобы найти свой собственный писательский голос? Высочайшее ви́дение великих художников – то, что проявилось в последних полотнах Ренуара, в последних произведениях Тициана, в последних творениях Халса, – подобное внутреннему голосу оглохшего Бетховена, без устали работает в душе творца, когда тот начинает слепнуть.

II

Если ви́дение любого художника несводимо к обыденному, то потому, что оно изначально предопределено картинами и статуями – миром искусства. Показательно, что никто из великих художников не помнит, чтобы призвание родилось в результате чего-либо иного, нежели от эмоции, испытанной при знакомстве с произведением: театральным представлением, поэмой или романом – у писателей; музыкальным произведением – у музыкантов; картиной – у художников. Человека, потрясённого спектаклем или драмой, внезапно одержимого идеей выразить то же самое и добивавшегося этой цели, – такого не встретишь. «Я тоже буду художником!» – таков, быть может, крик души, в которой вспыхнуло призвание. Если верить биографиям-легендам, Чимабуэ остановился в изумлении, увидев Джотто-пастуха, рисующего баранов; если обратиться к подлинным биографиям, не бараны внушили Джотто любовь к живописи, а картины Чимабуэ. Что делает человека художником, так это глубокое потрясение, испытанное в отрочестве при знакомстве с произведениями искусства, а не с изображаемыми вещами, и даже просто вещами.

Ни один художник не перешёл от своих детских рисунков к творчеству. Художники родятся не в детстве, а в результате конфликтов с чужой зрелостью: их родина не бесформенный ещё мир, а борьба с формой, которую другие навязали миру. В юности Микеланджело, Эль Греко, Рембрандт – подражают; Рафаэль подражает; и Пуссен, и Веласкес, и Гойя; и Делакруа, и Мане, и Сезанн, и… Как только документы позволяют нам добраться до истоков творчества живописца или скульптора – любого художника, мы видим не грёзу, не крик, которые позднее упорядочиваются, но мечты, крики или безмятежность другого художника. А в те времена, когда все предшествующие произведения отвергнуты, гений останавливается на годы: в вакууме движение затруднено. Цивилизация, порывающая со стилем, которым она располагает, встаёт перед небытием: достаточно сильному, чтобы изменить лик Азии, буддизму удаётся найти лик своего Мудреца, лишь модифицируя из поколения в поколение лик Аполлона. Сколь бы ни была глубока истина, которую хочет провозгласить художник, если он располагает только ею, он немеет.

Искусство Месопотамии. Расписной сосуд из могильника близ Суз с изображениями козла, собак и фламинго. Энеолит. 3 тыс. до н. э.