Гондору не нужен Король

Солнце с юга слепило глаза, не слишком давая разглядеть его. Зато изумрудным цветом зеленел Пеленнор в садах усадеб, а дальше, к Андуину, уже бродили первые харадские мумаки – примета поздней весны. Издалека они казались почти синими.

– Поехали, – сказал Таургон.

Они поехали. И отроги Белых гор скоро закрыли город.

Впрочем, ни арнорцы, ни Тинувиэль больше не обернулись. Нельзя оборачиваться после прощания.

Первый день Тинувиэль не выпускала из рук «дитя»: ее так напугало, что могут задержать в воротах, что она продолжала бояться, хотя уже нечего.

Телега оказалась слишком тряской, чтобы ехать долго, так что девушка пошла пешком (обувь ей Маэфор подобрал заранее, зная, что она предпочтет идти).

А больше ничего и не произошло. Обычный переход.

Пройдя с десяток лиг, встали лагерем. Стоянки, похоже, веками разбивались на одних и тех же местах: кострище, удобное место для шатров, даже сколько-то дров осталось от прошлых обозов. Зеленая травка для лошадей. И родник. Что еще надо? Если надо – вот и деревенька, там найдется еды купить, и наверняка есть кузнец, если лошадь потеряет подкову или (не допусти всеблагие Валар!) сломается что-то в телеге.

Припасов у дунаданов хватало, развели огонь, состряпали ужин. И принялись расспрашивать Алдариона о последних новостях на Севере. Это было умышленно: они не скажут лишнего о Таургоне, а Тинувиэль узнает чуть больше об их жизни. Об Арагласе Алдарион не говорил, а если надо было упомянуть его, говорил «отец». И ничего лишнего.

Палатку на ночь не ставили, улеглись вокруг догорающего костра, завернувшись в плащи. Май, тепло же. Для Тинувиэли расстелили шкуру. Она с сомнением глядела на такое ложе.

– Вместе спать теплее, – сказал Таургон, усаживаясь на этот мех.

Теплее, да. И еще – мягче. Потому что с ним.

Она сняла дорожную обувь, легла на шкуру, Таургон укрыл их плащом.

Он почти ничего не позволял себе, только целовал ее шею и обнимал. Тинувиэль сама не знала, хочет его ласк или нет. Она понимала: вокруг воины, которые спят более чем чутко, они услышат… даже если совсем тихо.

И впереди у них годы вместе. Всё еще будет.

Он дал Диору слово, что никому не расскажет про Амон-Анвар. И два десятка лет молчал. Только отцу написал.

Когда объясняют цель этого пути? Перед самой тропой? Перед выездом из Минас-Тирита?

Он заговорил с Маэфором в день последней охоты. Друг и родич наизусть знал места, где пропадает всякое желание сначала убивать зверье, а потом и есть мясо.

Тем проще. Надо лишь назвать причину.

Маэфор слушал, хмурился – не от недовольства, напротив: непонятное десятилетиями теперь становилось больше чем ясным: закономерным.

– И мы все поднимемся на вершину?

– Да. Мы потомки Элендила, так что право есть у каждого. И потом: я так решил.

Маэфор посмотрел на него, как впервые увидев.

Он помнил Арахада юношей в своем отряде, потом – быстро возмужавшим командиром, с которым они понимали друг друга с полумысли, действуя как две руки, потом, отправленный Арагласом в Минас-Тирит подстраховать наследника, он смотрел, как меняется Таургон за эти годы…

…а сейчас с ним говорил Король Гондора.

Отрекшийся от власти, да.

Но отрекаться можно лишь от того, что имеешь.

– Никому ни слова. Завет Исилдура запечатывает молчание клятвой.

– Я клянусь, – отвечал Маэфор. – Но что мы будем делать… – (хотелось назвать его «государь», но он не позволит и будет прав) – у нас обоз, лошади?

– Вот поэтому я и рассказал тебе заранее. Что ты думаешь?

– Ничего хорошего. В это время купцы, зимовавшие в Тарбаде, везут арнорские меха сюда. Наши телеги у реки их впечатлят.

– Да, и охрана этих телег будет стоить нам нескольких дней: чтобы все смогли взойти на вершину, а это день на человека, не меньше…

– И не спрятать… – Маэфор думал вслух. – Стоять на открытом месте и надеяться, что никто мимо нас не проедет.

– Значит, иного выхода нет, – подвел черту Арахад.

– М?

– Мы должны увести обоз в Шепчущий Лес. Не потревожив подлеска у дороги.

– Ты предлагаешь нести телеги на руках?! – вскинулся Маэфор.

– Это ты предложил, ­– улыбнулся Король. – Я был здесь всего лишь дважды. Ты ездишь мимо каждый год. Продумай детали.

Привычно было всем, кроме Тинувиэли. Это ощущение, когда повседневное уходит, становится неважным, и ты словно ребенок перед взглядом строгого родителя, твою душу сжимает неведомый страх – неведомый, покуда ты твердишь себе «Я не понимаю, что это!»; но если тебе хватит смелости взглянуть внутрь себя, в свои поступки и проступки, ты поймешь, что это не страх, а стыд, стыд за то, чего, быть может, не осудят люди, но ты сам знаешь. И тогда, признавшись себе «я поступил дурно», ты ощутишь, что приходит иное чувство: чистоты и легкости. Как в ясный холодный рассвет.

Они – лесные бродяги, охранники обозов, проходящие здесь кто дважды, кто четырежды в год, а кто и чаще, они – потомки Элендила, кто прямой отпрыск королевской линии, кто в близком родстве с ней, кто в более чем отдаленном, они за годы и десятилетия настолько привыкли к этому чувству, что научились понимать его. И перестали бояться странных окрестностей моста через Меринг.