Горькое похмелье

– Говорят, у Махно в заместителях какой-то немецкий генерал, – вмешался в разговор штабной капитан, дерзкий не по годам и не по чину. Шрам от шашки, навсегда изуродовавший его красивое юное лицо, давал ему право на некоторое пренебрежение субординацией. – Ведь какой блестящий маневр! Перевернул фронт! Пробьет наши полки – а дальше пустота, простор, одни мелкие гарнизоны… В то время как основные силы заняты походом на Москву. Махно станет малороссийским царьком.

Дубяго недовольно посмотрел на капитана, но Слащёв нашел в себе силы улыбнуться. Он любил молодых и дерзких: сам недавно был таким же.

– Про немецкого генерала – чушь, – сказал генерал. – Чушь, милый Сашенька! Махно – самородок. Когда в стране спокойно, когда она в развитии, такие люди идут из деревни в Ломоносовы, Кулибины. А когда творится черт знает что и наши интеллигенты устраивают овации террористам, они идут в анархисты, в батьки, в атаманы… Что касается Махно, даст Бог, мы укажем этому батьке его место!

Все, кто находился на платформе, улыбнулись. Лишь у Нины, жены генерала, «юнкера Нечволодова» лицо не выразило особой радости. Она знала, что случайные, нечаянные победы, и верно, достаются зачастую легко. А жданные – они трудные. Они окроплены немалой кровью.

Махновцы атаковали одновременно все три слащёвских добровольческих полка, вытянутые в линию: для эшелонирования не было резервов, да и надобности в этом до сих пор не было. Первые потери махновцев были чудовищны. Цепь ложилась на цепь. Но напор батькиных войск не ослабевал, казалось, силы махновцев неистощимы. Число их превосходило все расчеты, сделанные по донесениям разведчиков.

Полки Слащёва, составленные из офицеров, юнкеров и прошедших обучение в боях колонистов, держались как могли и, может быть, выстояли бы, но тут стала ощущаться острая нехватка боеприпасов. Первыми смолкли пулеметы. Затем опустели подсумки у пехоты. Единственный полк, который мог успеть помочь своим соратникам – Пятьдесят первый Литовский, – на марше попал под удар тачанок Кожина, особой махновской части, имевшей боевой полукомплект. Полк был уничтожен, остатки рассеялись по балочкам и перелескам.

Остальные силы белых, три офицерских полка, экономно отстреливаясь, вынужденно разошлись в двух направлениях, к селам Краснополью и Перегоновке, и там, недалеко от хаток, в мелких перелесках и садках, были окружены. Патроны у белых кончились!

В рукопашной махновцы и присоединившиеся к ним красноармейцы были сильнее, навалистее, тем более при численном перевесе. Через десяток минут сотни три-четыре добровольцев, остаток полка, бросились к реке Синюхе, чтобы, перебравшись вброд на тот берег, укрыться в лесу.

Но конница Каретникова, вместе с которым летал на своем скакуне и сам Нестор, успела. Офицеров и волонтеров рубили прямо на берегу. А тех, кто успел спуститься с берега и стоял почти по горло в воде – рубили в воде. Никого не щадили.

Поспел к расправе и Щусь. Он направлял коня то к одной, то к другой торчащей из воды голове. Рыжие, белые, седые, лысые, курчавые, чубатые головы молодых и не очень молодых добровольцев представлялись захмелевшему от вида крови матросику кочанами капусты. Его рука устала от ударов в твердую плоть – черепа, и он лишь время от времени перебрасывал шашку из одной руки в другую.

– Ну шо, белая кость! – орал Щусь, в восторге от этой небывалой… Нет! Схваткой это уже нельзя было назвать! Рубка! Сеча!

Лишь несколько самых умелых пловцов-ныряльщиков смогли, одолев под водой десятки метров, спрятаться в рогозе и камыше и тем спасти свою жизнь, чтобы впоследствии рассказать о страшном побоище на реке Синюхе. Трех Крымских добровольческих полков больше не существовало. Понеся большие потери в начале боя, махновцы отыгрались в конце.

Речку Синюху впору было бы переименовать в Краснуху.

Махно вытер шашку о голенище сапога, вложил в ножны. Оглядел поле боя. Оно казалось бескрайним. У повстанцев не было времени ни собирать своих раненых, ни добивать чужих. Боеприпасов не осталось. Поживиться у убитых тоже было особенно нечем. Довольствовались лишь тем, что захватили обоз с английскими шинелями и бельем, и лошадей – и тут же двинулись на восток, в глубину деникинской территории, откуда недавно пришли.

Перед ними была Дикая Степь с ее полузасеянными, полузаброшенными полями, полусгоревшими селами. И надо было бежать и бежать, иначе Слащёв набросится со свежими силами, с артиллерией, пулеметами – и перебьет их, безоружных, как мелких пташек.

– Вперед, хлопцы! – закричал Нестор, перебравшись с коня в тачанку, на которой к нему подъехали Галина, Юрко и Степан. – Гоните, пока кони еще на ногах держатся!

Степан направил тачанку по шляху, уходящему к Елисаветграду и далее, к Днепру, родным местам. Солнце еще и не думало клониться к закату.

По обе стороны дороги стояли поникшие, заждавшиеся косы и серпа хлеба. Но кто ж будет убирать этот скудный урожай? Война прокатывается по степи, как сдуревшая бочка по палубе баржи – туда-сюда, – круша все на своем пути.