Государство и политика

– Каким же образом можно правильно не-болезненность почитать приятною, или не-радость – прискорбною?

– Никак нельзя.

– Стало быть, это есть не бытие, а явление, – сказал я, – этим затишьем означается нечто приятное относительно к болезненному и нечто болезненное относительно к приятному; и в этих представлениях нет ничего здравого в рассуждении истины удовольствия, но скрывается какое-то волшебство.

– По крайней мере, на это указывает речь, – примолвил он.

– Итак, чтобы тебе иногда не подумать, будто удоволь– ствия в настоящей жизни бывают по природе таковы, что удо– вольствие есть прекращение скорби, а скорбь – прекращение удовольствия, – смотри на удовольствия, происходящие не от скорбей.

– Где же и какие разумеешь ты? – спросил он.

– Их много и других, – отвечал я, – но особенно, если хочешь понять, это – удовольствия обоняния; ибо они, и не предваряемые скорбью, бывают вдруг чрезвычайно сильны и по прекращении не оставляют никакой скорби.

– Весьма справедливо, – сказал он.

– Следовательно, мы не должны верить, что прекращение скорби есть чистое удовольствие или прекращение удовольствия есть чистая скорбь.

– Конечно, нет.

– Впрочем, – примолвил я, – так называемые удовольствия, переходящие в душу чрез тело-то, при своей многочисленности и силе, бывают такого рода, что должны быть почитаемы прекращением скорбей.

– Действительно.

– Не таковы же ли и предчувствия будущих благ, и предварительные скорби, происходящие от ожидания?

– Таковы.

– Знаешь ли, – спросил я, – что такое они и чему подобны?

– Чему? – сказал он.

– Признаешь ли ты в природе что-нибудь – одно высоким, другое низким, третье средним? – спросил я.

– Признаю.

– Думаешь ли, что кто-нибудь, стремясь к средине, иначе представляет себе это, чем стремлением кверху? И что став в средине и видя, откуда начал он двигаться, но не созерцавши истинной высоты, почитает себя стоящим не в ином месте, как вверху?

– Клянусь Зевсом, – сказал он, – я никак не думаю, чтобы такой человек представлял себе это иначе.

– А если бы опять стремился он вниз-то, – продолжал я, – то, думая, что стремится вниз, не справедливо ли бы думал?

– Как не справедливо?

– И не потому ли он представлял бы себе все это, что не имеет опытного познания об истинно высоком, среднем и низком?

– Очевидно уже.

– Так удивился ли бы ты, если бы неопытные в истине, имея не здравые мнения о многих других вещах, оказались таковыми относительно удовольствия, скорби и средины между ними, – то есть если бы, стремясь к скорбному, находили его поистине таким и действительно скорбели, а переходя от скорби к средине, упорно полагали бы, что переходят к полному удовольствию, и, подобно тому, как не знающие белого цвета белым, относительно к черному, почитают серый, по незнанию удовольствия, обманчиво судили бы о скорби по нескорбному.

– Клянусь Зевсом, не удивился бы, – сказал он, – гораздо удивительнее было бы, если бы оказалось иначе.

– Вдумайся же в следующее, – примолвил я. – Голод, жажда и тому подобное не суть ли какие-то лишения в состоянии тела?

– Как же.

– А невежество и неразумие не есть ли также лишение в состоянии души?

– И очень-таки.

– Но это лишение не тот ли вознаграждает, кто принимает пищу и имеет ум?

– Кто же иначе?

– А вознаграждение бывает истиннее от того ли, что меньше, или от того, что больше сущно?

– Очевидно, от того, что больше сущно.

– Которым родам приписываешь ты сущность более чистую? Например, хлебу ли, питью, мясу и всякой вообще пище или роду истинного мнения, познания, ума и всякой вообще добродетели? Суди следующим образом: держащееся всегда того, что себе подобно[513], бессмертно и истинно, что и само так существует, и в том бывает, – держащееся этого не больше ли, по твоему мнению, существует[514], чем то, что никогда не держится себе подобного, но держится смертного и само бывает в том и таково?

– Что держится всегда себе подобного, – сказал он, – то гораздо превосходнее.

– А сущность всегда себе подобного причастна сущности больше ли, чем знания?

– Никак.

– Что же? Больше, чем истины?

– И не это.

– Если же оно меньше причастно истины, то меньше и сущности?[515]

– Необходимо.

– И вообще – роды, относящиеся к служению телу, не меньше ли причастны истины и сущности, чем роды, относящиеся к служению душе?

– Да, и гораздо меньше.

– И самое тело не так же ли, думаешь, относится к душе?

– Думаю, так же.

– Но не полнее ли бывает наполняемое больше существенным и само действительно больше существенно сущее, чем то, что наполняется менее существенным и что само менее существенно?

– Как же не полнее?

– Если, стало быть, приятно наполняться подходящим к природе, то наполняемое существенно и больше существенным – более существенное и истинное доставляет нам наслаждение истинным удовольствием, а что принимает меньше существенного, то менее также истинно и твердо наполняется и вкушает больше, неверное, и менее истинное удовольствие.

– Весьма необходимо, – сказал он.