Говорят «особо опасные»

Отказавшись от научной карьеры, я был вынужден стать рабочим, сторожем. Но даже на таких «постах» мне не давали покоя — КГБ проявляет к сторожам повышенный интерес. Я попадал под превентивные аресты, несколько раз проводил в тюрьме от девяти до пятнадцати суток. Накануне визита Никсона в Москву многих арестовывали, разбрасывали по подмосковным тюрьмам, отключали в домах телефоны. В августе 1972 года Президиум Верховного Совета СССР ввел правило о выплате суммы денег за образование для лиц, выезжающих в Израиль. Тогда нас, московских активистов, человек около 25, просто продержали в тюрьме трое суток, пока трудящиеся приветствовали американского президента красными флажками.

На работе спросили: «Где вы были?» Справок КГБ не дает, мне засчитали прогулы и выгнали с работы. Итак, в начале 1974 года я вообще лишился любой работы. Долго искал работу. Написал в милицию заявление о выдаче разрешения давать уроки иврита, выплачивать государству налог. Отметил, что имею средства к существованию в виде трудовых сбережений за многие годы плюс деньги за уроки языка. Три года — «период детанта» — меня не трогали. В начале 1977 года я был обвинен в «тунеядстве». В СССР человека' не работающего, даже если он хочет работать или не хочет, имея деньги на жизнь, могут бросить за решетку за «тунеядство».

Условно могу сказать, что частично мои цели достигнуты. Власти вынуждены были освободить меня из тюрьмы — в общем русле либерализации.

Люди теперь преподают иврит — и их открыто не преследуют, хотя еще недавно учителям фабриковали уголовные дела. Достаточно открыто проходят еврейские праздники. Наметился сдвиг в эмиграции. Получают разрешение многолетние отказники, хотя всячески усложняется возможность подать заявление на выезд в Израиль «новичкам». Власти пытаются сгладить остроту проблемы, получив при этом внешнеполитические дивиденды.

Лично я считаю последние годы годами достижений. Дело, за которое я страдал, — важно, необходимо. Это дело для меня святое.

Вопрос: Как вы относились к возможному аресту? Шли на него сознательно, рассчитывали степень риска или были убеждены, что сможете его избежать, действуя строго в правовых рамках?

Ответ: Мое становление как еврея происходило в начале 70-х годов, когда аресты еврейских активистов были делом привычным, обыденным. Я не исключал возможности и своего ареста. Но не ожидал, что в начале 1977 года меня арестуют именно за «тунеядство». Моя конфронтация с режимом носила умеренный характер, сознательно не шел на резкие выступления, полагая, что основное — возрождение культурного наследия еврейского народа. Думал, что за это меня судить будет глупостью. В Москве издавались еврейские журналы, создавались ульпаны. Власти приходили в раздражение, но

уголовно еще не преследовали. Ситуация резко изменилась к 1977 году. Лицемерно обвинили меня не в активности как еврея, а в том, что не работаю, т. е. не могу найти работу. Тунеядство предполагает извлечение нетрудовых доходов. Их у меня не было, я занимался общественно полезным трудом — преподавательской деятельностью. И мои ученики хотели быть честными свидетелями. Очевидно, что мой первый арест носил чисто политический характер: КГБ не занимается бытовыми делами.

Пробыл в ссылке, вернулся в Москву к жене и детям. Меня отказались прописать в собственной квартире, объяснив, что «тунеядцев в столице не прописывают». Я стал жаловаться, обещали разобраться. Скитался по разным домам. Тут начался процесс над Юрием Орловым. Я пошел туда вместе с товарищами. Меня снова арестовали, на сей раз за проживание без прописки — «нарушение паспортного режима». Получил три года ссылки. По возвращении продолжал деятельность, еще больше понимая необходимость распространения еврейской культуры как единственного способа предотвращения ассимиляции и деградации евреев.

Подготовил сборник «Наше наследие» — элементарное введение в еврейскую культуру.

Третий арест, в 1982 году, я предвидел. Время было тяжелое, проводилась жесткая политическая линия. Многие прекращали деятельность. Меня несколько раз вызывали в прокуратуру, вели слежку. Неоднократно задерживали, обыскивали. Еще в ссылке на Колыме предупреждали об ответственности за письма в Израиль, за публикации.

На суде занял позицию «семидесятника» (т. е. обвиненного по 70-й статье) — сказал, что занимался агитацией. Отстаивал право евреев на свою культуру в рамках закона, но подчеркнул, что целей свержения советской власти перед собой не ставил.

До последней минуты, до момента ареста не ожидал обвинения по 70-й статье. Знал, что редактору журнала «Евреи в СССР» Браиловскому инкриминировали статью 190 — 1 — «клевету на советский строй».