Говорят «особо опасные»

Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?

Ответ: Арест произошел 20 октября 1982 года. Ему предшествовал обыск, забрали всё: и личный архив, и огромное количество книг, учебники, магнитофонные пленки — уроки иврита. Обыск проводил некто Бурцев. Во время обыска хозяйку квартиры забрали для дачи показаний и продержали трое суток. Требовали от нее свидетельства против меня. После моего ареста по стране прошла целая волна обысков с целью ликвидации всего, что имело отношение к еврейской культуре.

В Саратове протокол одного из допросов на обыске выглядел так. Вопрос майора КГБ: «Какая у вас есть антисоветская литература?» Хозяин квартиры показал «Историю еврейского народа» Сезиля Рота. Там полстранички написано о Сталине. Майор с радостью забрал книгу, оформил протокол. В приговоре эти эпизоды упомянуты.

Обвинение мне сформулировали так: «Иосиф Бегун в период с 1974 по 1982 год под видом распространения еврейской культуры распространял открытые письма, обращения, публикации антисоветского характера». Во время двух предыдущих арестов такого никогда не говорили.

Оказавшись в руках следствия, я очень быстро понял, что дело серьезное: всё идет сверху и задуман большой антиеврейский процесс. Гебисты во Владимирской тюрьме были простыми исполнителями высшей воли, не очень компетентными.

На одном из допросов начальник следственного отдела Плешков (через него «прошли» Анатолий Марченко, Владимир Осипов) даже не счел нужным скрывать своего антисемитизма, черносотенных взглядов: «Вот вы, евреи, заняли все места, везде лезете! Всех вас надо отправить в Биробиджан!»

Когда началось следствие, ко мне приезжал заместитель начальника областного КГБ. Он вел со мной душеспасительные беседы, прямо предлагал выступить с покаянием в обмен за свободу. После серии таких безуспешных сеансов гебисты озлобились. Я понял, в какое логово попал. Плешков предлагал вести себя на следствии «хорошо». Скрывать мне было нечего, я отвечал на их вопросы, пытаясь убедить, что в деле отсутствует состав преступления. Считал, что молчание в их пользу. И продолжал заниматься еврейской деятельностью во время следствия.

Вину не признал. Был такой штрих — среди инкриминируемых документов находились материалы нееврейского характера. В целях самозащиты я публиковал письма против преследований, написал статью «Кто тунеядец?». В ней анализировался институт принудительного труда. Фигурировали статьи общего правозащитного толка, о прописке. На суде же я хотел предстать прежде всего как защитник дела еврейского народа. Поэтому посчитал разумным признать вину в части своей деятельности, не касающейся моих основных идей (например, заявление, процитированное в Белой книге АПН).

По еврейской проблематике я не допустил ни единого компромисса. И все-таки признаюсь: я проявил слабость. Написал, что «сожалею о некоторых сторонах своей деятельности». Я знал, что тактику выбрать необходимо. Искренне

сожалел о том, что вместо полной отдачи себя еврейскому делу уделял внимание и другим, менее важным вопросам. Эти вопросы не слишком близки мне — не мое амплуа. Кроме того, скажу честно: знаю, что некоторые получают меньший срок.

На зоне нам давали читать газету «Аргументы и факты», где была статья обо мне и отрывок из показаний, в котором я выражал сожаление о своей деятельности. Полный текст не воспроизвели. Умолчали об обоснованной мною реальной позиции: «я прежде всего еврей, и мое дело — развитие своей культуры».

Для еврея допустимы компромиссы, когда они не касаются фундаментальных принципов (чтения Талмуда и Торы, обрезания и т. д.).

Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?