Говорят «особо опасные»

Ответ: Я получила четыре года ссылки. (Для западного человека необычное наказание. Представляете себе, например, ссылку из Парижа в Марсель, из Вашингтона — в Нью-Йорк? —

В. П.) Отбывала ссылку в Иркутской области, в поселке Чуна. Выполняла тяжелую физическую работу. Население, несмотря на обработку со стороны «компетентных органов», относилось ко мне очень хорошо, по-доброму. Испытывала необычное ощущение, недоумение: «Почему я здесь?» Ведь при других жизненных обстоятельствах никогда бы не увидела этих замечательных по красоте мест.

Тактики поведения у меня никакой не было. Были принципы, такие же, как и в отношениях с сокамерницей во время следствия. Меня не интересовало, работает она на них

или нет. Скрывать мне было нечего, а имена друзей я не называла. Главный принцип — сохранять верность собственному характеру. Что касается уступок. В ссылке сложилась ситуация, когда я пошла на прямую договоренность с КГБ. Дело было так. Домик, в котором я жила, посещали местные жители. Одному из знакомых я как-то сказала: «Могла бы написать просьбу о помиловании, если за это из психбольницы выпустят Горбаневскую, Файнберга и Григоренко». Сработало. Через некоторое время точно такое же предложение мне сделало КГБ, пообещав выпустить двоих, кроме Файнберга. Мне предложили сделку. Я написала просьбу о помиловании: «Поскольку моя активность диктовалась обстоятельствами, то, если впредь подобных обстоятельств не будет, не будет и активности». Просили написать текст на имя Юрия Андропова. За месяц до окончания, срока ссылки мне сообщили, что «принято положительное решение» — я свободна.

На мою жизнь выпало 4 года ссылки, на жизнь Марченко — многие годы лагерей и тюрем. То, что я сейчас говорю о нем, известно мне от него самого и не противоречит свидетельствам его товарищей.

У него был принцип, присущий натуре, — не конфликтовать по пустякам, по непринципиальным поводам. И наоборот, проявлять твердость в вопросах совести. В 1982 году несколько заключенных объявили голодовку в лагере по незначительному поводу, поставив в своем обращении имя Марченко. Его не спросили. Анатолий Тихонович был возмущен, но от участия в голодовке не отказался. Сказал только, что делает это в подобной ситуации в последний раз. Марченко обычно, как мне известно, принимал участие в «традиционных» лагерных голодовках. Но его собственная голодовка была одна — последняя. Он выдвинул требование: освобождение всех политзаключенных. Начал голодовку 4 августа 1986 года, закончил не ранее 26–28 ноября. Официальная причина смерти: отек легких, острое нарушение сердечно-легочной деятельности. Но болен он не был, на сердце никогда не жаловался.

Полуофициально мне сообщили: нарушилось мозговое кровообращение в области жизненно важных функций. Геннадий Герасимов (начальник отдела информации МВД СССР) сказал, что причиной смерти явился инсульт. Приведенные версии не противоречат друг другу. Однако уверенного и исчерпывающего ответа от врачей я не получила. Материалы вскрытия мне не показали. Версию об инсульте я связываю с тем, что в декабре 1983 года Марченко был зверски избит. Потерял сознание на долгое время. Впоследствии чувствовал постоянные головные боли и головокружения. После длительной голодовки ему вводили глюкозу. Специалистам по лечебному голоданию (в комфортных домашних условиях, а не в холодной сырой камере) хорошо известно, что введение глюкозы может вызвать тромбофлебит. Марченко делали инъекции глюкозы и витаминов в конце ноября — об этом мне рассказал тюремный врач. Они хотели быстро

поставить его на ноги. По-видимому, уже дали такое обещание «наверху». Ведь все происходило перед самым «помилованием» политзаключенных — власти спешили. Если действительно так, если Марченко действительно так ставили на ноги (по команде «быстрее»), то врач — Альмеев — должен понимать, что совершил убийство. Именно так оценил смерть Анатолия академик Сахаров в телефонном разговоре с Михаилом Горбачевым. Сахаров был первым освобожденным узником совести (декабрь 1986 года), рождественским подарком миру от советских властей.

Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?

Ответ: Во время следствия я 3 месяца находилась в так называемом предварительном заключении. Наиболее травмирующим обстоятельством для меня была изоляция от внешнего мира, полное отсутствие известий из дома.

Ничего не знала о судьбе своего 17-летнего сына. Конечно, могла бы попросить следователя дать о нем информацию, но это значило пойти на уступку, поддаться давлению. Все три месяца находилась в камере с одной женщиной, день и ночь. В ссылке работала таке-лажницей, т. е. грузчиком. Для сорокалетней женщины такая работа достаточно тяжела, но она имела и привлекательные стороны. Я могла общаться: рабочие, простые люди прекрасно ко мне относились. Характерно, что никто из интеллигенции маленького поселка даже ни разу не сделал попытки со мной познакомиться.