Говорят «особо опасные»

В 1980 году его вызвали в КГБ и вновь предложили эмигрировать, сказав, что иначе он получит 10 лет лагерей. Он ответил: «Мне все нравится в моей стране, все, кроме вас. Вот вы и уезжайте». Находясь в лагере, во время свидания со мной уже в 1984 году, он остался верен себе: «Уезжай с сыном, я останусь». Я получила от него письмо, датированное 28 ноября 1986 года, т. е. он написал его за 10 дней до смерти в Чистопольской политической тюрьме. Из письма не следовало, что он хочет эмигрировать (вопреки распущенным слухам). Наоборот: он просил прислать деньги и продукты (в тот момент он, видимо, снял свою последнюю в жизни, трагическую голодовку), просил подписать его на газеты и журналы. Собирался жить дальше на Родине…

Вопрос: Как вы перенесли переход из вольной жизни в заключение? Как происходили арест, следствие, какие конкретные обвинения вам предъявили? Допускали ли вы на следствии компромиссы, признали вину или продолжали отстаивать свои убеждения? Наиболее яркие впечатления этого периода?

Ответ: Как я уже сказала, ареста ожидала. Отнеслась к этому серьезному в жизни событию с большим интересом. Много слышала о том, как все происходит, что чувствуют люди, но сама прежде этого не испытывала. Обвинение участникам демонстрации на Красной площади против оккупации Чехословакии было предъявлено по двум статьям: 190 — 1 и 190 — 3, т. е. клевета на советский строй плюс нарушение движения общественного транспорта. Замечу: по Красной площади транспорт вообще не ходит, кроме дней парадов военной техники.

Все мои товарищи хорошо и достойно держались и во время следствия, и на суде. Их имена: Павел Литвинов, Константин Бабицкий, Владимир Дрем-люга, Вадим Делоне, Наталья Горбаневская, Виктор Файнберг (двух последних отправили в психиатрическую больницу).

Судья начала процесс доброжелательным тоном, но вскоре пришла в бешенство. Все обвиняемые говорили твердо и аргументированно. Суд не находил возражений, и судье приходилось вершить не правосудие, но произвол.

Запомнилась деталь ареста. Всех нас посадили в три легковые машины. Подъехали к кругу у памятника Дзержинскому (напротив здания КГБ и универмага «Детский мир»), затем направились к Большому театру. Загорелся красный сигнал светофора. Дремлюга резко открыл дверь, выскочил из машины и закричал: «Позор оккупантам!» Мы все его поддержали. Загорелся зеленый свет. Машины тронулись, тогда мы открыли окна, чтобы люди могли видеть и слышать нас. Этот эпизод никогда в дальнейшем не фигурировал в обвинениях.

Почему мы пошли на демонстрацию? Нельзя было не выступить, высказаться стало необходимо. Иначе мы бы тоже оказались косвенными участниками преступления. О нашем поступке узнали люди. Находились одиночки, сделавшие тогда больше нас, но о них не знали. Их встречали уже позже, на этапах и в лагерях. Тогда выступить в одиночку и без огласки требовало значительного мужества. Ведь при отсутствии гласности в те времена за подобные действия могли просто уничтожить. О нас узнали… И это имело общественное значение. В учреждениях, на заводах и фабриках шли официальные собрания, где с трибун одобрялась линия партии в Чехословакии. Мне известна женщина, которая отказалась идти на такое собрание. Ее заставили. Она пришла и выступила против оккупации. Это было невероятно трудно, невероятно мужественно. Ведь половина присутствующих разделяла ее мнение, но молчала.

Хочу сказать в связи с поставленными вопросами о последнем суде над Марченко в 1981 году. Его судили за книги, но обвинили не в том, что

он написал. Судья заявил: «Поскольку книги Марченко слишком антисоветские, то разбираться их содержание не будет». В обвинении фигурировали книги «От Тарусы до Чуны», «Третье — дано», записи в личном дневнике, воспоминания, открытое письмо в защиту академика Андрея Сахарова.

Вину свою Марченко не признал. Он сказал: «Да, признаю, что указанные книги написал я, но считаю, что судить за них неправильно». Сам Марченко и его друзья, кстати, допускали возможность и внесудебной расправы над ним. Друзья призывали Анатолия скрыться, уйти в подполье. Он твердо отказался: «Тогда книгу объявят фальшивкой и некому будет ее защищать».

Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?