Говорят «особо опасные»

Ответ: В сентябре 1986 года по Пермским лагерям разъезжала группа высокопоставленных чекистов из КГБ СССР. Они уговаривали нас написать прошения о помиловании. Я написал и ожидал освобождения. Сначала меня перевели в больницу («оперативный отстойник»), потом в купе поезда отвезли из зоны в Пермь. Там меня вызвал работник прокуратуры. Под его диктовку я написал заявление: «Обещаю не заниматься деятельностью, наносящей ущерб государству. Прошу досрочно освободить и разрешить вернуться домой в Москву».

Я отказываюсь ответить, по каким причинам написал такое заявление. Оно стало продолжением той линии поведения, которой я придерживался в своем «чистосердечном признании».

Для политзэков прошение о помиловании — явление аморальное, равное самоунижению. И тем не менее я сказал прокурору: «Знаю, чего вы добиваетесь. От меня этого добиваться не нужно. Я сам подам прошение».

Вопрос: Как вы оцениваете годы, проведенные в заключении, дала ли вам что-нибудь тюрьма? Изменились ли ваши убеждения, отказались ли вы от дальнейшей деятельности?

Ответ:

Любая прожитая жизнь дает интересный опыт. О своей жизни я вспоминаю с большим интересом. Много впечатлений, новых знакомых. Что касается вопроса об убеждениях и отказе от деятельности, то нового ответа давать не буду. Ответ на этот вопрос записан в «чистосердечном признании»: «Впредь я буду придерживаться желаемой вами позиции».

Вопрос: Что вы думаете о происходящих в СССР переменах, о политике гласности и перестройки? Намерены ли вы принять личное участие в этих новых процессах, в чем видите свою роль и роль различных слоев общества?

Ответ: Отношусь к происходящим событиям в стране со сдержанным оптимизмом и надеждой. С другой стороны, остаюсь скептиком, боюсь в своих надеждах оказаться дураком. Многое из происходящего мне отвратительно и носит вполне «доперестроечный» характер. Не прекращается ложь со стороны официальных лиц, хотя вместе с тем говорится и правда. Но даже то хорошее, что делается, — освобождение политзаключенных — сопровождается неправильной оценкой пропаганды, а кое-кого просто отправили назад. Многое половинчато, ложно, противоречиво. Механизм власти не гарантирует от поворота вспять, к прошлому. Если Горбачев попадет под машину, то новый генсек сможет осуществить, если захочет, такой поворот. Поэтому до подлинной демократии еще далеко.

Уже в период гласности и перестройки появились лживые статьи о солженицынском фонде и об Анатолии Марченко. Переполнено ложью на 90 % все, что пишут о проблеме выезда из СССР. Умалчиваются вопросы о крымских татарах, об оккупации Прибалтики, об империалистической экспансии Сталина, о событиях в Чехословакии, хотя там уже побывал Горбачев. Не рассказывается правда о попытке свергнуть в 1939 году правительство Финляндии, неполна информация о сталинских репрессиях, о сегодняшней ситуации в Афганистане.

Лишь об одном говорят побольше, но никак не во весь рост — о преступлениях сталинского времени.

Лживо, с использованием обычной «клеймящей» терминологии освещается проблема свободы передвижения и эмиграции. Умалчивается, что тем, кто желает выехать из СССР, не нравится то, что не нравится и Горбачеву.

Рад был бы принять участие в нынешней жизни общества, но пока мне просто не дают устроиться на работу. Мне отказали в восстановлении на прежнем месте — в математическом журнале «Квант», где я работал младшим редактором. Математику же, который не занимается своим делом, а разносит письма или «сторожит» Дом композиторов, несколько труднее участвовать в «перестройке».

Уезжать, однако, из страны не собираюсь. Хочу, как и прежде, быть ей полезен, т. е. в первую очередь работать по специальности. Пока я не являюсь полноправным членом общества, делиться с обществом своими знаниями и опытом у меня нет возможности. Пока я безработный, мне психологически нелегко высказывать свое мнение, критиковать, вносить предложения и творить.

Вопрос: Происходят ли изменения в области прав человека, что нужно сделать в этом направлении сегодня?