Говорят «особо опасные»

В памяти сохранилась деталь. Я старался попасть в сносные условия: в больнице лучше кормят, можно отдохнуть. Но, конечно, сделал все, чтобы не признали невменяемым. В те времена психиатры не любили ставить диссидентам диагнозов. И так шум стоял в мире о злоупотреблениях в психиатрии. Меня вел молодой врач, женщина. Беседовала со мной о деле. Все дело находилось в ее распоряжении — таково правило. Она с удовольствием прочитала обе книги, приложенные к досье. Я спросил: «Виновен ли я?» Она ответила: «Не могу судить, не являюсь специалистом». — «А как вы думаете не как специалист, а как человек?» — «По-человечески — не виновен!» Потом я ей объяснил, что во всем мире вопрос о виновности решают не специалисты, а присяжные, люди разных профессий. Доктор засмущалась. Вскоре ее заменил другой врач, и мое пребывание в Институте судебной психиатрии им. Сербского растянулось на три долгих месяца. Поразило вот что: смущение честного человека, врача, привело к отстранению от пациента.

Вопрос: Какова была тактика вашего поведения в тюрьме или лагере? Имели ли конфликты с администрацией, допускали уступки?

Ответ: Ничего оригинального не скажу. Уступок администрации старался не допускать. Со мной не раз беседовали: требовали раскаяния. А у меня не получалось раскаяться. Каждый раз хотел написать бумагу, как они

просили. Садился писать — все получалось наоборот, с обратным знаком. Их не устраивало — я же иначе не мог. Начинали «прессовать» — вот и конфликты. Отбывал срок в уголовном лагере в Кустанае.

Вопрос: Расскажите об условиях содержания в заключении, что было самым трудным?

Ответ: Самое ужасное из виденного — лагерная «каста неприкасаемых». Сюда относятся «пинчи» — педерасты или люди, объявленные гомосексуалистами. К ним запрещено прикасаться. Если просят закурить — нужно бросить окурок на землю — его поднимают. (Вообще, физиологически неприятных ощущений хватало. Помню, в камеру Бутырской тюрьмы ввалился человек, встал на колени и стал жадно пить из унитаза.) Порядки обращения с гомосексуалистами издавна созданы самими уголовниками. Нравственная проблема трудна: жалеть и потворствовать гомосексуалистам тоже нельзя — садятся на шею. Страшно другое — большинство из них не гомосексуалисты, а объявленные таковыми или изнасилованные. У них — отдельный стол, отдельная посуда.

Когда человек попадает в Кустанайский лагерь, его начинают ежедневно лупить. Требуют подписать документ о вступлении на «путь перевоспитания и исправления» и в секцию правопорядка. Человек должен стать активистом этой секции. Избивают же сами активисты — «старики». Меня не били — политическая статья 190 — 1 — «клевета на советский строй» — о таких спец-часть лагеря дает указание особое. Случалось, что от побоев откупались — чаем, деньгами, вещами.

Побои — дело страшное, были даже самоубийства. Человек, потерявший свободу и оказавшийся в заключении, попадает в иное общество, имеющее совсем иные законы и критерии. В задачу этого общества входит заставить человека работать до последнего пота. Представьте такую ситуацию. Некий заключенный, из «сильных», приходит в администрацию и говорит: «Я обещаю вам, что заставлю всех других заключенных работать изо всех сил, гарантирую перевыполнение плана. Условие: часть заработанных денег беру себе, часть — отдаю вам. Вы же не вмешивайтесь в мои действия. И волки сыты — и овцы целы». Примерно такое соглашение, рассуждая теоретически, устанавливается. Человек делается рабом, в роли рабовладельца — другой заключенный. Идеальная модель общественного самоуправления! В лагере тоже, оказывается, можно стать начальником, найти себя, занять привилегированное положение. Мне пришлось тяжело. Ко всему добавили после отбытия основного срока статью 206 — за «хулиганство».

Вопрос: Расскажите об обстоятельствах освобождения, было ли оно для вас неожиданным? Какую подписку вы дали при освобождении, была эта подписка тактическим шагом или отражала ваши сегодняшние убеждения?

Ответ: Предчувствовал освобождение, читая газеты. Видел изменения в стране. Приехал из Москвы некий Альберт Кузьмич Шевчук, беседовал со мной о «поми-ловке». Я написал: «Я всегда уважал и соблюдал советские законы. Намерен и впредь поступать точно так же».

Виновным себя не признал, никаких обещаний прекратить деятельность не давал. Подписанный текст отражал мои взгляды. Следователя текст удовлетворил.