Грамматическая Аптечка

Родители не выдерживают и начинают говорить на конспиративном тарабарском языке. Это - диковинная смесь немецких и грузинских слов (немецкий они помнили еще со школы, а грузинский со страстью изучали, влюбленные в песни, стихи, речь - вообще в Грузию)

В этом компоте мы вылавливали русские слова. Бабуся ворчала: «Ну вот опять... Сколько можно... Хоть раз бы поели спокойно... Детей пожалейте...» Я тревожно вслушивалась в родительские голоса, стараясь угадать, о чем идет речь. Брату, скорее всего, было на это наплевать. Хотя нет - его, наверно, раздражало, что «предки опять выпендриваются».

Родители элегантно отшучивались: «Учите английский - тоже будете секретничать».

Непозволительная роскошь

Мама утром долго забинтовывает распухшую и мокнущую от нервной экземы ногу. Еще дольше втискивает ее в папин старый черный ботинок 42 размера, который все равно оказывается маловат. Берет портфель и, морщась от боли, волочет свою ногу на урок литературы.

Хорошо еще руки в этот раз целы. А то пришлось бы перчатки надевать. Но не сидеть же на больничном месяц, а то и два - кто ж ее знает, эту ногу? А не переживать,

не думать, не тревожиться она не может. Зарыдать, стукнуть чем-нибудь, крикнуть - непозволительная роскошь. Да и не умеет она. Вот и вылезают нервы на коже.

Нервы - нервами, а драгоценные «часы» тебе никто не вернет: как потом наверстывать?

Сейчас начнется урок, и она забудет о зудящей боли в ноге.

Без купюр

Я зачем-то прибежала к маме в школу. Пустой длинный коридор, пахнущий щами. Я крадусь вдоль стенки мимо закрытых дверей классов, слышу обрывки фраз, возню, окрик, монотонную диктовку, кашель... И вдруг я слышу мамин голос. Высокий, какой-то чужой, пугающий и в то же время приковывающий к себе слух. Улавливаю ритм и узнаю в нем Маяковского (он живет с нами, в нашем доме: мама, папа, мы с братом, бабушка и Владим Владимыч).

Тут (сквозняк, что ли?) дверь, гнусно и оглушительно скрипя, приоткрывается. Я страшно пугаюсь, что меня сейчас заметят. Но в классе никто даже не пошевелился. Почти не дыша, я припадаю глазом к щелочке.

Стоит моя мама. Маленькая такая, худенькая - как мальчишка. Стриженая голова, папин связанный косичками синий пуловер, роговая оправа... И при этом такая женственная, хрупкая, изящная, что безобразный черный ботинок на ноге только подчеркивает все это. Она читает:

По скверам, где харкает туберкулез,

Где блядь с хулиганом да сифилис...

Голос натянут как струна, два красных пятна на скулах - она прекрасна.

Через много лет, будучи десятиклассницей, на предложение нашей литераторши выучить на каникулах свое любимое стихотворение Маяковского я выучу поэму «Во весь голос».

«Ну, а Маша что нам сегодня почитает?» - сладко и безмятежно приглашает меня к доске литераторша, умиленная предыдущими чтецами. Мне жутко страшно, у меня дрожат коленки, и шея покрывается красными пятнами, но я читаю всю поэму наизусть - громко и без купюр. Как моя мама тогда. И как тогда, в классе стоит мертвая тишина - ни смешочка, ни шепотка.

«Садитесь», - деревянным голосом произносит литераторша. У нее абсолютно красное лицо: должно быть, стыдно за Маяковского. Звенит спасительный звонок.

А сейчас я стою под дверью класса и не знаю, что делать... Я пришла что-то передать маме... Но я не могу пошевелиться. Моя мама - уже не та моя мама, которую я знала целых девять лет моей жизни.

Футуристка

Пятнадцатилетнюю маму отправили в санаторий подлечить вегето-сосудистую дистонию. (Она была так на нее, дистонию, зла, что, учась в университете, записалась в общество «Знание» - читать лекции по ЖЭКам и заводам, чтобы коленки, по крайней мере, трястись перестали и голос не дрожал. Хотя мыслей об учительской работе тогда не было и в помине - чур меня, чур!)

А в санатории том - одни старички да старушки. Мало того - в местной библиотеке ничего, кроме двенадцати томов Маяковского, нету!

Пришлось все двенадцать прочитать...

Вернулась из санатория совершенной футуристкой. Стала приставать ко всем подряд со стихами Маяковского. Бабушка стирает - она читает, брат паяет - она читает.

И вот восьмой класс. По программе начался Пушкин. Лирика и «Евгений Онегин». И мама сразу невзлюбила Пушкина.

Она даже спорила с одной девочкой на страницах стенгазеты, кто лучше - Пушкин или Маяковский. Школа напряженно следила за этим поединком. Все девчонки, конечно, были на стороне Пушкина: «Маяковский - грубиян!»

Мама снова была одна против всех!

А любовь к Пушкину пришла к ней даже не на филфаке университета, а только когда она стала сама преподавать литературу. Потому что только теперь ей стало нужно по-настоящему вникать в текст...

Марсианская жажда

Моя прабабушка (мамина бабушка) закончила бестужевские курсы, а потом стала сельской учительницей. В старости она поселилась у дочери (из всех своих одиннадцати детей она выбрала именно ее) - маминой мамы.