Грамматическая Аптечка

Постепенно состав праздношатающихся определился и законсервировался. Но они захватывали жизненное пространство других. Пришлось начать борьбу. Голосовые связки садились. Дозы принуждения под завлекающий аккомпанемент увеличивались. Застигая друг друга в «авторитарном угаре», мы краснели.

Эту эпоху можно квалифицировать как псевдодемократию. Прелести силовой педагогики замаячили перед нами всеми соблазнами. Это была расплата за собственный непрофессионализм. Сознание того, что учитель - это-таки профессия, со своими тайнами, нюансами, трудностями, закономерностями и наконец, смирением, стал приходить позже. Не тогда. Что вы! Учитель - это... это призвание! служение! самовыражение! искусство! дар!.. - считали мы.

Звездное шествие тем временем продолжалось... Да, именно такой жанр - парад планет. Смаковалась (нами) и поддерживалась любая отличность от всех, неожиданность. Братцы открывали себя в себе, ценили свое. А не свое не замечали, на что оно им? Ведь встреч по делу, где пригодилось бы что-то не твое, мы им не устраивали. Увлекались игривостью мнений. Но чужого мнения не слышали. Такими же были и мы с Сережей по отношению друг к другу. Печально, правда?

Первый блин

Но вот мы опомнились и принялись ревностно налаживать работу в группах. Это случилось во втором классе, когда в наш класс добавили еще девятерых. Эти девять человек, за редким исключением, испытания местной свободой не выдержали и превратились в совершенных лоботрясов. Наши-то, как ни странно, склочники - да без злобы, драчуны - да без жестокости, единоличники - да дружелюбные, лентяи - да любопытствующие.

Машка (назовем ее так) пришла к нам из английской спецшколы. Замордованная (боится в глаза смотреть), как будто в спячке (упала ручка - боится поднять без спросу), но всегда настороже (жизнь научила?). Потом в глазах появилось такое выражение: «Неужели правда?» Потом поверила. А потом из нее полезло такое!..

Удивить нас было трудно: ну гогочет, визжит, корчит своим прелестным тонким прозрачным лицом отвратительные рожи, - но и мы растерялись, когда она принялась кусаться - на полном серьезе, до крови. Мы просто дождались, пока из нее все это повылезет, видно, много накопилось за годы «заключения».

Удивительно, что и остальные перебесились и постепенно вошли в нормальный ритм жизни. Потом мы заметили, что почти все новенькие, приходящие в нашу маленькую школку (вот вы уже и знаете оптимистический конец истории - да, у нас-таки есть своя маленькая школка), поначалу «съезжали с катушек». Оказалось, что так начинается возвращение к себе (нарыв вскрылся, гной вытек, рана очистилась и затянулась).

А эти самые-самые первые дети («первый блин»)... До сих пор держатся вместе. Учителям с ними «трудно, но интересно». При встрече отвечают хорошей такой улыбкой (много позже я поняла, как важно вовремя уйти). А недавно я была приятно ошарашена таким известием: этот «самый проблемный класс» из всех девятых (а их у нас штук семь) оказался самым грамотным! Может, незашоренный взгляд, отсутствие удавки и живой интерес к языку - не так и мало? Ведь до сих пор срабатывает?

Но это уже потом. А тогда я начала унывать: что-то неладно в нашем королевстве... Дети читают плохо, пишут безграмотно, хамят, других учителей сносят... А потом и вовсе обвал: дескать, меня и на версту к детям подпускать нельзя, никакой я не учитель и так далее. «Ухожу в монастырь!» Так ведь и вправду ушла - в болезнь, в бессонницу, в бессмысленные сожаления...

Так что я переболела всеми положенными в моем «детском» педагогическом возрасте болезнями: и левизной, и доброхотством, и игривостью, и жертвенностью, и демократизмом, и гуманностью...

Двойная жизнь

Через год у меня был собственный класс. Я опять «точно знала», чего я не буду делать... Но решила, что с новым классом у меня все будет иначе. Получилось опять отрицание - теперь уже отрицание отрицания.

Мое отрицание, правда, было подпольным. В нашей традициии (или в том, как я ее тогда понимала) считалось неприемлемым никакое насилие. Если ребенок вставал на уши, то считалось, что он устал и ему следовало предложить отдохнуть на коврике рядом с конструктором. Впрочем, когда прилечь предлагала Лидия Константиновна Филякина, почему-то никому из детей и в голову не приходило этим воспользоваться: чувствовали негатив. Мы же, по своему доброхотству, не могли себе позволить такую роскошь - металл в голосе. Педагогика с человеческим, понимаешь, лицом...

Это теперь очевидно, что учитель имеет право возмутиться, крикнуть, обидеться... это нормально. А тогда считалось стыдным повысить голос, приказать... То есть мы все это делали, но как бы подпольно, как бы стыдясь и периодически бичуя себя. Прислушиваясь, не оказался ли стоящий за дверью коллега свидетелем твоего позора - авторитарного голоса или ноты упрека. Такая двойная жизнь.