Грозные чары. Полеты над землей

Граф вступил в разговор:

– Я показывал миссис Марч портрет графини Марии.

– Вот и прекрасно. Как ни печально, лучших портретов здесь больше нет. Чтобы выжить в новых условиях, приходится прибегать к таким способам, которые раньше мы сочли бы неприемлемыми. – Она пожала плечами. – Все лучшее, что у нас было, давно утрачено, миссис Марч.

Я что-то промямлила, чувствуя неловкость и даже раздражение. Так обычно и случается в обществе человека, который выкладывает первому встречному все свои горести. Очевидно, я нарвалась на одну из тех вечно неудовлетворенных натур, которые холят и лелеют свои обиды. Для такой особы хуже всего – узнать, что беспокоившая ее проблема благополучно разрешена. Эти несчастные так уж устроены: им просто жизнь не мила, если нет повода поплакать кому-нибудь в жилетку. Я уже и раньше задумывалась: не дошло ли в такой форме до наших дней языческое суеверие, заставляющее подобных людей опасаться даже маленьких удач из страха навлечь на себя гнев и зависть богов? Или, быть может, все дело в том, что, по их представлению, трагическое начало само по себе более значительно, чем комическое, и роль короля Лира их привлекает больше, чем роль Розалинды[45].

Я спросила:

– Простите, графиня, вы не получали для меня какого-нибудь сообщения от моего мужа? Он надеялся, что сможет к вечеру сюда добраться.

– От мистера Марча? Ах да… – Она снова принялась рыться в бумагах, лежащих на столе. – Одну минуту… Он прислал вам телеграмму. О, вот она. – Она вручила мне бланк с телеграммой, которая, разумеется, оказалась на немецком языке.

– Может быть, вы будете столь добры и переведете ее на английский?

– Здесь только сказано: «Сожалею вынужден отменить предварительный заказ на сегодняшний вечер», – прочитала графиня. – Но есть еще одна, для вас, если я сумею ее найти… Да, нашла.

Эта телеграмма была на английском: «Очень жаль пока не могу приехать непременно еще свяжусь люблю Льюис».

Я выронила ее на стол и, заметив, что колючие серые глазки графини с любопытством за мной наблюдают, поняла: на моем лице, очевидно, крупными буквами написано, до какой степени я разочарована. Пришлось взять себя в руки.

– Какая жалость. Он только сообщает, что пока не может приехать, но даст о себе знать. Полагаю, он позвонит мне завтра или, возможно, даже сегодня. Большое спасибо вам… Теперь, я думаю, мне стоит выйти и посмотреть, не появился ли мой юный друг с лошадью. – Я улыбнулась графу. – Еще раз спасибо.

Я быстро повернулась, чтобы уйти. У меня не было желания задерживаться и объяснять графине все про лошадь. Но если она и намеревалась поинтересоваться моим последним заявлением, это ей не удалось, так как ее муж успел переменить тему разговора:

– Дорогая, ты говорила, что ждешь сегодня еще одного гостя? Кто он?

– Тоже англичанин. Какой-то мистер Эллиот.

Слава богу, я уже повернулась к ним спиной и торопливо пересекала холл, иначе мне нипочем не удалось бы скрыть от них свое крайнее удивление. Считая часы до встречи с Льюисом, я совершенно забыла о его другом, вымышленном имени, хотя он упоминал, что ему, возможно, еще придется им воспользоваться.

От неожиданности я резко остановилась, однако сделала вид, будто споткнулась о край ковра, а затем, не оглядываясь, снова направилась к двери. Но теперь я уже не спешила и на подходе к порогу услышала голос графини:

– Он только что звонил. Он может занять комнату… – (Номер комнаты я не расслышала.) – Она готова. Надо предупредить Йозефа, когда он вернется. – Дальше она перешла на немецкий, но, кажется, я поняла и следующие слова: – Он не будет здесь к ужину и не смог назвать точное время, когда приедет, но предполагает, что это может быть довольно поздно.

Оказалось, что срезать украшения с седла не такое долгое дело, как я полагала. Я перенесла фонарь в конюшню и, вооружившись очень острыми маленькими ножницами, которые обычно носила у себя в сумочке, уселась на охапку соломы. Я бы предпочла подняться к себе в комнату, где освещение было лучше, но седло оказалось тяжелым, а Йозеф еще не вернулся из цирка, и попросить было некого; вдобавок седло слишком уж сильно пахло лошадью.

Итак, я сидела в конюшне при свете фонаря, отпарывая сверкающие украшения, а вокруг меня что-то шуршало и слышались слабые шорохи.

Камни были пришиты слабо и оторвать их не составляло большого труда. Блестящая тесьма по краю была наполовину пришита, наполовину приклеена, и, когда я наконец ее отпорола, на седле остался след, но я подумала, что из-за этого не стоит огорчаться. Само по себе седло из мягкой светлой кожи, очевидно, когда-то отличалось хорошим качеством, но теперь сильно износилось, и на подкладке, как и на самой коже, были заметны следы неоднократного ремонта.