Грозовой перевал

«А кой дьявол дал тебе право тронуть здесь хоть травинку? – в великом удивлении поинтересовался ее свекор. – И кто велел тебе слушаться ее?» – прибавил он, обернувшись к Хэртону.

Тот смолчал, а его кузина ответила: «Неужто вы, забрав все мои земли, поскупитесь дать мне украсить несколько ярдов в саду?»

«Твои земли, наглая ты девка! У тебя никогда не было никаких земель», – отвечал Хитклифф.

«И мои деньги», – не отступила она, прожигая его взглядом и между тем вгрызаясь в хлебную корку, остатки своего завтрака.

«Цыц! – рявкнул он. – Доедай и пошла отсюда!»

«И земли Хэртона, и его деньги тоже, – упорствовало это безрассудное существо. – Мы с Хэртоном теперь друзья; и я ему все про вас расскажу!»

Хозяин на миг как будто смутился; побледнел и вскочил, не сводя с нее глаз и кривя лицо в смертельной ненависти.

«Если вы меня ударите, Хэртон ударит вас, – сказала она, – так что лучше сядьте».

«Если Хэртон не выставит тебя за дверь, я его ударю так, что полетит кувырком в ад, – прогремел Хитклифф. – Клятая ты ведьма! и ты смеешь настраивать его против меня? Выгони ее отсюда вон! Слышишь? Выкини ее в кухню! Я ее убью, Эллен Дин, если ты позволишь ей хоть раз еще показаться мне на глаза!»

Хэртон вполголоса увещевал Кэтрин уйти.

«Волоки ее прочь! – разъярился Хитклифф. – Что ты сидишь – хочешь еще побеседовать?» – И он приблизился, дабы исполнить свое приказанье самому.

«Он вас больше не слушает, злой вы человек, – сказала Кэтрин, – а скоро возненавидит вас не меньше моего».

«Тише! тише! – укоризненно пробормотал юноша. – Не надо с ним так говорить. Хватит».

«Но ты же ему не позволишь меня ударить?» – вскричала она.

«Так ты уходи», – горячо прошептал он.

Но поздно: Хитклифф ее уже схватил.

«А теперь ты уходи! – велел он Эрншо. – Ведьма окаянная! На сей раз она разозлила меня в несносную минуту и станет жалеть об этом до скончания своих дней!»

Он вцепился ей в волосы; Хэртон тщился высвободить локоны Кэтрин и умолял хотя бы сей один-единственный раз ее не трогать. Черные глаза Хитклиффа вспыхнули; он уже как будто готов был разорвать Кэтрин на куски, а я едва набралась смелости прийти на подмогу, но внезапно пальцы его разжались; теперь он схватил Кэтрин за локоть и пристально уставился ей в лицо. А затем рукою провел по глазам, постоял, стараясь, по видимости, взять себя в руки, и, вновь к ней повернувшись, с натужным спокойствием промолвил: «Пора тебе научиться не разжигать во мне гнев, не то однажды я и впрямь тебя убью! Иди с госпожой Дин и сиди с нею; изливай свои дерзости ей в уши. Что до Хэртона Эрншо, если я увижу, что он тебя слушает, – отправлю его искать пропитанье, где пожелает! За твою любовь он сделается изгоем и побирушкой. Нелли, уведи ее; и оставьте меня, уйдите все! Оставьте меня!»

Я вывела мою молодую госпожу за дверь, и она так возрадовалась избавленью, что противиться не стала; Хэртон последовал за нами, а господин Хитклифф одиноко просидел в комнате до обеда. Я посоветовала Кэтрин отобедать наверху, но, едва заметив, что место за столом пустует, Хитклифф послал меня за нею. С нами он не говорил, ел мало, а немедленно после обеда ушел из дома, намекнув, что до вечера едва ли вернется.

В его отсутствие новоиспеченные друзья обосновались в доме, и я слышала, как Хэртон сурово оборвал речи кузины, едва та пожелала открыть ему, как ее свекор поступил с его отцом. Хэртон сказал, что ни единого унизительного слова о Хитклиффе не потерпит; будь Хитклифф хоть сам дьявол, ему, Хэртону, все одно; Хэртон за него горой; и пускай она лучше оскорбляет его самого, как привыкла, чем возьмется за господина Хитклиффа. Кэтрин на сие разобиделась; но он нашел способ окоротить ей язык, спросив, как бы ей понравилось, кабы он плохо отозвался о ее отце? Тут она уразумела, что Эрншо принимает репутацию хозяина близко к сердцу и пред эдакими узами любые резоны бессильны – Хэртон прикован цепями привычки, и жестоко будет их разбивать. С тех пор Кэтрин выказывала добросердечие, избегая и сетований, и выражений неприязни к Хитклиффу, и призналась мне, как сожалеет, что пыталась рассорить с ним Хэртона; в сущности, думается мне, с того дня она при сем последнем не сказала против своего угнетателя ни полслова.