Грозовой перевал

Затем она шепотом велела мне проследить, возьмет ли он книжку, и отбыла. Но он и приблизиться к книжке не пожелал, о чем я и сообщила Кэти наутро, к великому ее разочарованию. Я видела, как она жалеет, что он так упорствует в угрюмости и безделье: совесть грызла ее, ибо она сама отпугнула Хэртона, сбила с пути к самосовершенствованию, и получилось это у нее весьма успешно. Однако ее находчивость искала способа исцелить рану; когда я чем-нибудь занималась на одном месте – скажем, гладила, что прекрасно можно делать и в салоне, – она брала хорошую книжку и читала мне вслух. Когда поблизости был Хэртон, Кэти обыкновенно прерывалась на интересном месте и оставляла книгу на виду; так она поступала снова и снова, да только он был упрям, как мул, на наживку не попадался, а завел привычку в дождь курить с Джозефом; и эти двое сидели перед очагом, что твои автоматоны – старик, по счастью, до того глух, что не слышал ее нечестивой чужи, как он бы выразился, а молодой изо всех сил старался пропускать ее мимо ушей. В ясные вечера этот последний уходил стрелять дичь, а Кэтрин зевала, и вздыхала, и приставала ко мне, чтоб я с нею поговорила, и убегала на двор или в сад, едва я открывала рот; в конце концов, истощив все прочие развлеченья, она принималась лить слезы и уверять, что устала жить, ибо жизнь ее лишена смысла.

Господин Хитклифф, все менее и менее склонный к обществу, только что не изгнал Эрншо из своих покоев. Затем в начале марта приключилось несчастье, и Хэртон на несколько дней застрял в кухне. Он один пошел в холмы, ружье у него разорвалось, осколком ему ранило руку, и в пути домой он немало крови потерял. Посему он волей-неволей обречен был тихо сидеть у очага, покуда не поправится. Кэтрин вполне довольна была его присутствием; во всяком случае, с невиданной страстью возненавидела свою комнату наверху и понуждала меня искать занятья на первом этаже, дабы она могла составить мне общество.

В Светлый понедельник Джозеф повел скотину на ярмарку в Гиммертон; а я после обеда возилась с бельем в кухне. Эрншо сидел в углу у очага, по обыкновенью угрюмый, а моя маленькая хозяйка коротала праздный час, рисуя картинки на оконных стеклах, порой разражаясь обрывками песенок – кои тотчас обрывались, – да восклицаньями вполголоса, и в досаде и недовольстве косясь на кузена, каковой непреклонно курил и глядел в огонь. Получив замечанье – дескать, перестала бы она загораживать мне свет, я так уже ничего не вижу, – Кэтрин перешла к очагу. Я на нее вниманья толком не обращала, но вскоре услышала, как она заговорила: «Я поняла, Хэртон, что хочу… что рада… что была бы рада, стань ты мне теперь взаправду кузеном, если б ты не сердился на меня так и не грубил».

Ответа на сие Хэртон не дал.

«Хэртон, Хэртон, Хэртон! ты меня слышишь?» – продолжала она.

«Поди прочь», – неуступчиво проворчал он.

«Давай я возьму у тебя трубку», – сказала она, опасливо протянув руку и вынимая трубку у него изо рта.

Не успел он воспрепятствовать, трубка уже была сломана и валялась в глубине очага. Хэртон выругался и схватил другую.

«Перестань, – закричала Кэтрин, – сначала послушай; а я не могу разговаривать, когда мне тучи дыма в лицо летят».

«Да иди же ты к дьяволу! – свирепо завопил он. – Оставь меня в покое!»

«Нет, – заупрямилась она, – не оставлю; я не знаю, как сделать, чтобы ты со мною побеседовал, а ты понимать никак не желаешь. Я просто так говорила, что ты глупый; не потому что я тебя презираю. Нет уж, Хэртон, обрати на меня вниманье – ты мне кузен, изволь меня признать».

«Да я видеть не хочу и тебя, и гордость твою гнусную, и чертовы твои насмехательства! – отвечал он. – Я скорей в ад провалюсь телом и душою, чем хоть разок на тебя еще гляну. Ну-ка йди отсюдова сию ж минуту!»

Кэтрин нахмурилась и удалилась на скамью под окном, где, напевая дурацкую песенку, постаралась скрыть растущую склонность разрыдаться.

«Лучше б вы подружились с кузиной, господин Хэртон, – вмешалась я, – ежели она раскаивается в своих дерзостях. Вам от того выйдет много проку: стань она вам компаньонкой, вы другим человеком сделаетесь».

«Компаньонкой! – закричал он. – Да она ненавидит меня, думает, я ей туфли мыть нехорош! Не, хоть цельное королевство мне пожалуйте, я уж не стерплю презренья за то, что доброты от нее добиваюсь!»

«Это не я тебя ненавижу, а ты меня! – расплакалась Кэтрин, не скрывая более своего огорченья. – Ты меня ненавидишь не меньше господина Хитклиффа, даже больше».

«Да чегой же ты врешь-то? – возмутился Эрншо. – А заради чегой же я тогда злил его сто раз, на твою сторону вставал? чтоб ты опосля надо мной насмехалась, и презирала меня, и… Вот токмо попробуй еще меня изводить – я тогда выйду и скажу, что ты меня с кухни выжила!»

«Я не знала, что ты вставал на мою сторону, – отвечала она, отерев глаза. – Я была несчастна и на всех злилась; но теперь я тебе благодарна и умоляю меня простить; что еще мне сделать?»