Homo ludens

Симонов шел с Хикметом по коридору и, как обещал, переходил из комнаты в комнату. В машинном бюро дорогого гостя с нетерпением ждали три пожилых сотрудницы. Особенно волновалась Любовь Яковлевна, женщина на редкость эмоциональная. Она уже заранее растроганно всхлипывала. Наконец дверь открывается, входит Симонов и говорит:

– Вот наше машинное бюро. Тут надо бы пробковую прокладку сделать – для звуконепроницаемости…

Повернулся к Хикмету, а его нет. Оказывается, в тот момент, когда Симонов вошел в машбюро, международники взяли гостя под руки и повели по пожарной лестнице на свой этаж наверх. Симонов комически развел руками, давать объяснения было некому, и ему ничего больше не оставалось, как последовать за Хикметом.

Напрасно Любовь Яковлевна кричала международникам: «Немедленно отдайте нам Назыма Хикмета!»

Бедная Любовь Яковлевна умоляет меня сквозь слезы:

– Вы должны сказать Симонову, чтобы он все-таки пришел к нам с Хикметом!

– Кто я такой, чтобы ему указывать?

– Ну тогда обещайте: если вы его увидите – скажете.

– Обещаю.

Продиктовав машинистке слова Хикмета о Маяковском, я пошел в библиотеку проверить цитату. Здесь я опять увидел Хикмета. Он стоял с подаренной папкой в руках, у него было усталое лицо.

Библиотекарша, женщина активная, энергичная, рассказывала ему с какой-то изощренной обстоятельностью, как они хранят книжные фонды…

– Назовите имя какого-нибудь деятеля, – наступала она на Хикмета.

– Я даже не знаю, товарищ.

– Ну хорошо, я сама назову: Черчилль! – Ее голос громко зазвенел: – Дайте мне персоналию на «Ч».

Ей дали соответствующий ящик. Она стала быстро перебирать карточки.

– Вот… Чайковский… Чаковский… Чуковский… Так… Черчилля, правда, нет, но зато есть Чивилихин.

– Очень интересно, товарищ.

Хикмет хочет уйти, но неутомимая библиотекарша говорит:

– А теперь я вам покажу наш предметно-тематический каталог.

Назовите какую-нибудь отрасль промышленности!

– Я даже не знаю, товарищ.

– Ну ладно, пусть будет «Кораблестроение». Хорошо? Дайте мне предметный на «К»!

Ей дают. Снова роется в ящике.

– Вот… Ка… Ко… Ку… «Кораблестроения», правда, нет, но зато есть «Кустарная промышленность».

И с радостным видом:

– А теперь я вам покажу, как мы храним периодику!

– Очень интересно, товарищ.

Назым слушал все с безропотностью воспитаннейшего гостя.

Неподалеку стоял Симонов. Я подошел к нему.

– Константин Михайлович, там машинное бюро просто рвет и мечет.

– А что такое?

– А вы вошли с Хикметом, но его… увели.

– А-а… Понимаю.

Выражение лица у него примерно такое: мне бы ваши заботы. Он говорит:

– Я попрошу таким образом. Я зайду, и Хикмет зайдет. Так что передайте, пожалуйста, машинному бюро, чтобы оно, во-первых, не рвало и, во-вторых, не метало.

И действительно, спустя какое-то время Симонов снова входит к машинисткам вместе с Назымом Хикметом, которого на этот раз уже никто не умыкает.

И опять он произносит:

– Вот наше машинное бюро. Тут надо бы пробковую прокладку сделать – для звуконепроницаемости…

Любовь Яковлевна, копившая слезы с утра, уже не владея собой, выбегает:

– Товарищ Хикмет, если бы вы знали, сколько мы слез пролили ради вашего освобождения!

Все растроганы. В эту минуту в машинное бюро входит сотрудник редакции Константин Лапин. Он большой любитель реприз, которые выпаливает с ходу, даже не успевая додумать до конца. Так и на этот раз. Показав гостю на трех старушек машинисток, он почему-то заявляет – бодро, весело, громогласно:

– Товарищ Хикмет, посмотрите, какие у нас машинистки красивые!

Назым на них внимательно посмотрел. Безукоризненная вежливость гостя столкнулась с неподкупной совестью художника. После некоторой внутренней борьбы он сказал:

– Это так всегда бывает, товарищ.

Рассказывая мне об этом, Любовь Яковлевна, смеясь и всхлипывая, все допытывалась:

– Ну как вы думаете – что он этим хотел сказать?

1951

5. Я не Бершадский

Приезжаю в Дубулты, в латвийский Дом творчества. Первой встречаю Мариэтту Сергеевну Шагинян. Она меня приветствует:

– Здравствуй, Бершадский.

Я говорю, что я не Бершадский.

Она:

– Все, что вы говорите, не имеет никакого значения. Дело в том, что я не надела слуховой аппарат и ничего не слышу.

Я понял, что продолжать разговор бессмысленно, и мы разошлись. Спустя некоторое время мне говорят:

– Что ж ты Мариэтту Сергеевну чуть до сердечного приступа не довел? Мы ей сказали, что она ошиблась. И когда она поняла, что это был ты, она заплакала: «Я не узнала моего любимого Паперного! Я начинаю стареть!»

Это в ее 80 лет…

Потом встречаю опять Мариэтту, но на этот раз уже со слуховым аппаратом. Она мне говорит:

– Бершадский! Я такая старая. Я тебя вчера приняла за Паперного.

Я, чтобы переменить эту тупиковую тему, говорю:

– Вам привет от Аси Берзер.

Мариэтта Сергеевна:

– А она жива?

Как будто я с того света явился…

Разговор опять заклинился.

1968

6. Безумный день