Лето 1963 года я проводил под Москвой, в Переделкинском доме творчества. Там жили в это время Леонид Утесов и Аркадий Райкин – ни больше ни меньше. И вот я сижу с ними обоими в столовой за одним столом. Это была, пожалуй, самая веселая пора в моей жизни. Оба они – Утесов и Райкин – были прекрасно настроены и охотно делились рассказами о смешных, анекдотических историях. При этом манера «повествования» у них была совершенно различная. Райкин обо всем говорил тихо, сдержанно, невозмутимо. Лицо – все время подчеркнуто нейтральное к тому, о чем речь.
Совсем другое дело – Леонид Осипович. Он рассказывает увлеченно, азартно, на лице – самый выразительный «миманс». Говорит и всего себя вкладывает в каждое слово.
Когда мы с ним расстались, мне очень его не хватало, и я стал ему писать. Он отвечал на каждое «послание». С тех пор я уже хорошо знал, что ни одно мое письмо не останется без ответа. Непременно стихотворного. И уж конечно веселого, острого, озорного.
Посылаю ему свою книжку о чеховской «Чайке». Через несколько дней приходит ответ.
В одном из своих писем-стихотворений Утесов пишет:
Леонид Утесов. Архив семьи Паперных
Леонид Осипович – один из самых общительных, контактных людей, с какими мне приходилось встречаться. Когда он говорил с одним человеком, рассказывал ему что-нибудь смешное или пел какую-нибудь забавную песенку – он затрачивал при этом столько усилий, как будто перед ним не единственный слушатель, а большая аудитория. Это был костер, который мгновенно разгорался и уже пылал в полную силу, не затухая.
Помню, в том же Переделкине Леонид Осипович все время предлагал гулять. Я, естественно, радовался этому, но не раз говорил – не без занудства, – что мне нужно заниматься. Он шутя возражал: «Скажите, сколько вы получаете в вашем институте? Посчитаем, сколько это будет за один час, пойдем гулять на час, и я это время оплачу».
В последние годы жизни Леонида Осиповича круг его друзей-собеседников поредел, и он страдал от этого. Я стал замечать: звонишь ему, и редко бывает «занято». Значит, меньше людей стало ему звонить.
Но тогда, в 1963 году, Утесов все время находился в центре компаний, был, что называется, душой общества, сразу же обрастал спутниками по прогулкам. Помню, идем мы с Леонидом Осиповичем по аллейке, а навстречу шагает мой учитель Николай Каллиникович Гудзий. Подходит и говорит:
– Леонид Осипович, вы знаток песни. Может быть, вам интересно будет услышать бурсацкий пародийный вариант песни «Разлука ты, разлука».
Утесов, конечно, говорит, что ему очень интересно, и Гудзий начинает петь длиннейшую песню. Поет он, страшно детонируя. Когда он кончает, Утесов с серьезным видом произносит:
– Николай Каллиникович, вы очень правильно делаете, что занимаетесь древнерусской литературой, а не дирижируете оркестром. Мне часто приходится слушать домашнее исполнение песен. Порою фальшивят. Вы же умудрились исполнить песню на мотив «Разлуки» так, что у вас не было ни одной нефальшивой ноты. Это уже какое-то редкое умение! Так что продолжайте заниматься литературой и не пробуйте ни дирижировать, ни петь.
Гудзий смеется, добродушно и весело чертыхается.
Письма были большой поддержкой и утешением для Утесова, не представлявшего жизни без «смеха друзей, движенья».
Его дочь Эдит рассказывала: когда он получал письмо от доброго приятеля, он объявлял: «Меня нет!», запирался в своем кабинете, чтобы сочинить в ответ достойную эпистолу.
Может показаться странным: Утесов был окружен такой симпатией, вниманием, любовью народа. Откуда же могло возникнуть ощущение, что ему недостает внимающих ушей?
Однако слава славой, но кроме нее есть еще непосредственный человеческий контакт. Есть кроме огромных залов и микрозалы дружных компаний, и театр одного собеседника. Самые оглушительные аплодисменты не заменяют тепла простого человеческого рукопожатия.
В своих письмах Утесов совершенно свободен, непосредствен, непринужден. Запросто обращается с грамматикой:
А стихотворное послание «Являя подвиг беспримерный» кончалось такой припиской:
За несколько месяцев до смерти Леонид Осипович позвал меня к себе и вручил рукопись своих стихов – за многие годы.