Homo ludens

Семинар по польскому языку у нас вел Афанасий Матвеевич Селищев. Нам, студентам, его имя ничего не говорило. Вскоре мы узнали, что он недавно вышел из заключения, ему запрещено читать лекции – чтобы он не оказал на слушателей вредного идеологического воздействия. Хотя семинар был по польскому языку, Афанасий Матвеевич сыпал сравнительными примерами из всех славянских языков. Пройдут годы, и мы узнаем, что это был выдающийся лингвист. Он мужественно боролся против Марра, языковеда лысенковского типа.

Курс современного русского литературного языка нам читал Дмитрий Николаевич Ушаков, составитель известного словаря. Его судьба была более благополучной, однако он тоже был убежденным антимарристом, и хотя в самом ИФЛИ засилья марристов не было, это вызывало нападки на Ушакова правоверных сторонников «Нового учения о языке».

Лекции Дмитрия Николаевича, тогда уже старого человека, я не забуду никогда. И, наверное, никогда уже не услышу такой интеллигентной и простой, такой живой, хочется даже сказать – невредимой русской речи. У него было демократическое отношение к языку. Он выступал против строгой нормативности, декретирования, навязывания языку ложных правил.

Очень настороженно относился он ко всякого рода языковым «канцеляризмам» и «бюрократизмам». Помню, он говорил:

– Есть слово «значение», но теперь появилось какое-то странное слово – «значимость».

А как интересно было слушать его сопоставления древнерусских и более поздних старославянских форм языка! Например, слово «наслаждение» в древнерусском варианте было бы «насоложенье».

Как жаль, что лекции Дмитрия Николаевича не были записаны на магнитофон! Какой это был бы подарок для каждого, кто любит родной язык в его живом, звучащем и не оказененном виде!

Лекции по древнерусской литературе читал Николай Каллиникович Гудзий. Если Дмитрий Николаевич вызывал чувство восхищения, то Гудзия мы любили. Древнерусская литература была для него как дом родной. Протопоп Аввакум – кровно близкий человек. Плуту Фролу Скобееву – со всей его изворотливостью – Николай Каллиникович как бы втайне симпатизировал: каков молодец!

Экзамены Гудзий принимал так: не задавал никаких вопросов, не признавал никаких «билетов», а предлагал студенту самому решать, о чем он хотел бы рассказать.

– Вы говорите, о чем хотите, – заявлял Гудзий, – а я уж сам решу, знаете вы или нет все остальное.

Так как нам была известна любовь Николая Каллиниковича к «Житию протопопа Аввакума», каждый, естественно, готовил для ответа именно эту тему. Сначала Гудзий радовался, а потом воскликнул с характерной для него горячностью и темпераментностью:

– Ах вы, хитрецы! Знаете мою слабость и говорите только о протопопе. Так вот я даю честное слово, что никому об Аввакуме рассказывать не дам.

Один студент решил, что тему «Протопоп Аввакум» можно не готовить. На следующее утро, когда экзамены по древнерусской литературе продолжались, он явился к Гудзию и бодро заявил, что хочет говорить о протопопе Аввакуме. Он был уверен, что Гудзий сдержит свое честное слово и не разрешит.

– Нет, – сказал Николай Каллиникович, – я же предупреждал… Хотя… Бог с вами. Отвечайте!

Бедный студент знал о «Житии протопопа Аввакума» всего три этих слова. То, что он начал лепетать, не поддается описанию. Николай Каллиникович слушать это не стал и молча показал экзаменуемому на дверь.

Главный урок, который дал нам Гудзий всеми своими лекциями, всем своим, если можно так сказать, преподавательским поведением, – литературовед не просто «ведает» литературу, он ею живет. Он – литературолюб. Слово «филолог» получало у Гудзия буквальное значение.

1937 год. Здесь я имею в виду не год сталинских репрессий, но столетнюю пушкинскую годовщину. В памятный день должна была состояться очередная лекция Н. К. Гудзия. Он пришел – торжественный, как будто притихший, и говорит:

– Ну, сегодня у вас, наверное, только и слышно, что о Пушкине.

Мы дружно закричали, что, мол, наоборот, – ни слова о нем.

Николай Каллиникович возмутился:

– Безобразие! Тогда я отменяю свою лекцию и прочитаю другую – о Пушкине.

Мы все восторженно захлопали.

Эту импровизированную лекцию Гудзия всегда будут помнить те, кому посчастливилось ее слушать. Николай Каллиникович говорил о Пушкине как о человеке, которого лично знал. Больше всего осталось в памяти, как он прочитал стихотворение «Признание».

Когда стихи исполняет чтец, он как бы говорит нам: был поэт, ему принадлежит такое-то стихотворение, я сейчас прочитаю его. Это позиция чтеца-профессионала, исполняющего «чужой» текст.

Всего этого не было у Николая Каллиниковича. Едва он только произнес:

Я вас люблю, – хоть я бешусь,Хоть это труд и стыд напрасный,И в этой глупости несчастнойУ ваших ног я признаюсь! –