И сгинет все в огне

– А как со всем этим связан директор Абердин?

– Абердин? – повторяет Десмонд. – Он Великий Объединитель, один из самых уважаемых людей в Республике. Все сенаторы смотрят на него снизу вверх, независимо от того, в какой партии состоят. Иногда его вызывают в Сенат, когда возникают какие-то большие дебаты или сложный вопрос, чтобы он предложил свою мудрость и дал указания. Он знаменит своим нейтралитетом, состраданием, а прежде всего преданностью Республике. – Десмонд все это время казался циничным, но, когда он говорит об Абердине, даже он, кажется, верит в это. – Мой отец всегда говорил, что Абердин мог стать Грандмастером, если бы захотел. Но он отказался от всего, от этой власти, чтобы остаться здесь и учить следующие поколения. Стоит уважать его за это.

Вовсе не стоит, но я не собираюсь сейчас в это вдаваться. Я просто пытаюсь соотнести то, что он мне говорит, с тем монстром, которого я помню, убийцей, который с усмешкой смотрел в лицо моего умирающего отца. Где же тогда был его нейтралитет? Где была его мудрость и сострадание?

– В любом случае, – говорит Десмонд, складывая бумаги обратно, – я мог бы целый день рассказывать о тонкостях этикета в Сенате, но, по правде говоря, все это на самом деле не имеет значения. Может быть, пятьдесят лет назад была настоящая демократия, настоящие дебаты. Но теперь все это фарс. Мэдисон и традиционалисты управляют всем. И они всегда будут это делать.

Это что-то новое, вспышка настоящего гнева, намек на бурлящие глубины. Я должна выяснить больше.

– А если бы ты был сенатором, если бы мог что-то изменить, что бы ты сделал?

Он с минуту колеблется, тщательно подбирая слова, а когда снова заговаривает, его голос низкий, приглушенный, заговорщический. Может быть, это подействовало вино, или он чувствует, к чему я клоню, каковы мои взгляды.

– Послушай – говорит он. – Моя мать умерла, когда я родился, а отец все время отсутствовал, чтобы быть в Сенате. Знаешь, кто в итоге заботился обо мне? Бренна, наша Смиренная слуга. Она была единственным человеком, который был рядом со мной в детстве. Она вырастила меня. Выучила. Заботилась обо мне. Насколько я это понимаю, она была моим настоящим родителем.

– Была?

– Да. Однажды, когда мы были в парке, когда мне было девять лет, другой мальчик напал на меня, ударив камнем по голове. Он хотел сделать это снова, поэтому Бренна схватила его и остановила, повалив на траву. Это оказалось большой ошибкой, потому что он был сыном мэра. За преступление, заключавшееся в нанесении удара Волшебнику, Бренна была приговорена к порке. Тогда ей было шестьдесят пять. И она ее не пережила. – Десмонд хмурит брови, и ярость, горячая багровая ярость вспыхивает в его глазах. – Мы не такие. Мы не должны такими быть. Так что, да, если бы я был в Сенате, я бы многое изменил. Вот почему я гарантированно никогда там не окажусь.

– Десмонд…

Он встает, прочищает горло, отворачивается. Он понял, что зашел слишком далеко, слишком открылся.

– Извини. Не следовало в это вдаваться. Это… я не… мне надо идти.

Я протягиваю руку, чтобы остановить его, но уже слишком поздно. Опустив голову, он исчезает на лестничном пролете, оставляя меня одну за столом со стопкой бумаг и вихрем мыслей в голове.

На мгновение Десмонд перестал походить на Волшебника. Он говорил, как один из нас, Ревенант, полный огня и готовый сгореть. В правильной ситуации, под правильным руководством присоединился бы он к делу? Отвернется ли он от своего мира, своей страны, своего отца? Инстинктивно хочется сказать «нет». Но, когда я думаю о том, как он выглядел, о ярости в его глазах…

Марлена послала меня сюда, чтобы найти союзников. Кажется, я только что нашла одного.

Глава 14

Прошлое

В тринадцать лет я впервые пробую алкоголь.

Я жду в одиночестве, нервно расхаживая по раскинувшемуся пшеничному полю рядом с нашим убежищем. Стоит теплая летняя ночь, над головой бледный полумесяц. Мы с Серой договорились встретиться в полночь, а прошел уже час, и как раз тогда, когда я начала думать, что она не придет, стебли пшеницы расходятся передо мной, как занавес.

– Ну? – спрашивает она. Она одета в длинную розовую ночную рубашку, ее босые ноги мягко ступают по земле, а вьющиеся рыжие волосы свисают по спине в длинную сплетенную косу. – Что это за огромный секрет, ради которого ты заставила меня ото всех улизнуть?

Я ухмыляюсь и достаю из-за спины треугольную бутылку, чье зеленое стекло сверкает на свету.

– Взгляни на это. Малиновый херес. Я украла его во время налета на поместье торговца.

Сера моргает:

– И что мы будем с этим делать?

– Мы выльем его на несколько тюльпанов и сделаем волшебный сад, – говорю я, смеясь. – Как ты думаешь, что мы будем делать, Сера? Мы его выпьем!

– Ты сейчас серьезно? – спрашивает она, оглядываясь по сторонам, как будто кто-то собирается к нам подойти. – Нет. Ни в коем случае. Шепот запрещает нам пить, пока нам не исполнится шестнадцать.

– Шепот сейчас на пиратском корабле в пяти днях пути отсюда, – отвечаю я. – Давай. Будет весело. Обещаю, мы не попадем в неприятности.