Я не вижу твоего лица

И мы, зажмурившись, молчали, вдыхая омерзительно-резкий дух отравы. От влажного душного воздуха, пропитанного дихлофосной вонью, замотанное в плёнку, чесалось тело, тошнило, а некоторых рвало, но медсестра работала медленно, на совесть, обрабатывая каждую прядь. После, на головы нам  надевали резиновые шапочки, и мы где-то час или полтора сидели в ожидании. Хотелось пить, хотелось опорожнить мочевой пузырь, но куда ты выйдешь без штанов, в одном резиновом колпаке? 

От одной только мысли, что сегодня вновь придётся сидеть в парах дихлофоса, всё, что я успела проглотить, лезет наружу. Усилием воли сжимаю зубы, давлюсь, но не позволяю себе опозориться и испортить ребятам аппетит.

Смеётся Ленуся, как-то натужно, словно выдавливая из себя бесформенные, корявые куски разбитого кирпича. Какой всё-таки у неё противный смех, зловещий, совсем не заразительный. Напротив, хочется уйти подальше, чтобы не слушать этого карканья. Кукайкин шмыгает, втягивая в себя соплю. Как-то, целуясь с ним в беседке, я на неё  наткнулась  губами. Сопля оказалась солёной и очень липкой, и я потом, долго мыла губы  хозяйственным мылом. Мне вообще не нравится целоваться. И что сценаристы сериалов и авторы книг в этом находят? Чужой язык проникает к тебе в рот, твои губы в слюнях, из носа партнёра течет, а изо рта несёт то луком, то гнилью, то тухлыми яйцами. Обниматься тоже гадко. Руки Кукайкина влажные, цепкие, словно крысиные лапки,  норовят залезть под кофточку, трогают соски. После поцелуев и обнимашек на душе становилось муторно. Отвращение к Ярику, тесно сплеталось с отвращением к самой себе, набухал ком чувства вины перед родителями за свою испорченность и почему-то ещё перед Давидом Львовичем. Причём тут психолог я и сама не могла понять.   После вчерашнего инцидента, Ярик со мной не разговаривает, сидит молча, так же молча он вчера шёл и до школы. Да и хрен с ним. Не до него сейчас. Мне гораздо важнее свидание со школьной медсестрой, она бы дала мне таблетку, или укол сделала. Как же гудит голова, словно кто-то ударил в большой колокол.  И давит, давит, давит, будто череп сжимают железными обручами.

- Надь, - прохрипела я. – А ты не знаешь, почему медсестры уже неделю  нет?

- Ну и голосок, - рассмеялись вокруг. – Да тебе, Вахрушкина, с таким голосом только монстров в кино озвучивать.

Я сквозь силу улыбнулась, показывая, что оценила шутку. На смешок меня уже не хватило.

Недомогание, легкое, но гаденькое я почувствовала неделю назад, и чтобы не запускать течение болезни отправилась к школьному медику. Дверь оказалась запертой. Потом, в течении недели, я с надеждой подходила  к заветному кабинету. Робко, потом сильно, затем остервенело, стучала в неё.

 А болезнь тем временем расцветала в моём организме ядовитым плющом, опутывала внутренние органы, то жгла, то морозила. Карябала в горле, сжимала голову, щекотала в ушах, колола глаза, вытягивала и выпивала силы. Мне даже не удалось, как следует, насладиться вчерашним днём. Меня лихорадило, ломало и хотелось лишь одного - спать.

- Она в отпуске, - ответила Надюха, и в голосе её мне почудилось нечто брезгливое, словно грязную тряпку отшвырнула.

Хотя, чего только не примерещится в разгар болезни?

Сегодня я проснулась и поняла, что чувствую себя не просто хреново, а очень хреново, и что медицинская помощь мне  необходима. Всё вокруг стало жёлтым. Я тёрла глаза, брызгала в них водой, но всё безуспешно.

Желтизна перед глазами пугала, наводила ужас. А если не пройдёт? А если я так и буду смотреть на мир сквозь жёлтую дымку? И это ещё в лучшем случаи, так ведь можно и вовсе ослепнуть. 

От сообщения Надюхи сердце упало куда-то в область кишечника. В отпуске! Значит, остаётся лишь одно-  надеяться на то, что само пройдёт. К учителям с этим вопросом я твёрдо решила не обращаться.

- Ты идиот?- как-то услышала я от Краснухи, когда Артём подошёл к ней по поводу стреляющего уха. -  Ты чего от меня хочешь, чтобы я тебя пожалела, так ведь не маленький уже. К медику иди, пусть она разбирается. А мне и без твоего нытья тошно. Зарплату четыре месяца не получаем, ходим сюда, учим вас за «Здорово живёшь», а тут ещё вы со своими болячками пристаёте.

- Ты где это взяла, мерзавка!

Резкий рывок и меня за шиворот вытаскивают из-за стола огромные ручищи директрисы.

Вижу пятно лица, обрамлённое чёрными волосами, наклонившееся надо мной, выпуклые зелёные очки, оранжевые клоунские губы. Хотя нет, они красные, просто желтизна перед моими глазами смешалась  с красным.

Молчу, не понимаю, что происходит. Ирина Борисовна продолжает гудеть.

- Воровка! Бессовестная! 

В столовой воцаряется гробовая тишина. Смолкают разговоры, звон  ложек и чавканье. 

- Где ты взяла кулон?- раздельно, чеканя каждый звук  произносит директриса.

- Кукайкин подарил, - с трудом выдавливаю  я, чувствуя, как от натуги звенит в ушах, а на глазах выступают слёзы.

- Не гони! – блеет Кукайкин. – На кой ты мне сдалась тебе подарки делать, Рейтуза.