Я помню тот Ванинский порт: История великих лагерных песен

«На никелевом заводе несли свои функции две кирпичные трубы — первая метров в 140, вторая — чуть поболее 150. Трубы выкладывались с хорошим запасом прочности — стены у основания толщиной в пять-шесть метров, на вершине — около трёх. Выкладывали их с великим тщанием из специального кирпича опытные трубоклады. И выкладывали без спешки…

Зимой на промплощадке встречаться негде — в цеху полно людей, снаружи мороз и снег. А в канале трубы тепло, ветра нет, канал освещён лампочками. Мужчины с женщинами карабкались по внутренним монтажным лесенкам и удобно устраивались на верхней площадке. Даже на самой вершине, где толщина стен около трёх метров — ширина средней комнаты, — можно свободно вытянуться и гиганту. А над головами шатёр, спасающий и от снега, и от дождя, и от головокружения. Один молодой уголовник, трудившийся в обжиговом цехе и в нужное время убегавший на высокотрубные свидания, с восторгом описывал удобства любви на трубе. Одно было страшно, признавался он, — лезть туда, цепляясь за внутренние скобы, а пуще того — спускаться.

Вот что такое любовь… Даже здоровому крепкому парню страшно карабкаться по 100-138-метровой стене, а каково же бабе? Нет, карабкались и лезли, передыхали и снова ползли… Платили смертным страхом, ежеминутной возможностью гибели за часок удовольствия».

Иногда, впрочем, наиболее расчётливые руководители нижнего звена использовали ситуацию во благо производства. Об этом, например, рассказывает Солженицын в «Архипелаге ГУЛАГ»: «В 1951 году женский лесоповал был формально запрещен… Но, например, в УнжЛаге мужские лагпункты никак не выполняли плана. И тогда придумано было, как подстегнуть их — как заставить туземцев своим трудом оплатить то, что бесплатно отпущено всему живому на земле. Женщин стали тоже выгонять на лесоповал и в одно общее конвойное оцепление с мужчинами, только лыжня разделяла их. Всё заготовленное здесь должно было потом записываться как выработка мужского лагпункта, но норма требовалась и от мужчин, и от женщин. Любе Березиной, “мастеру леса”, так и говорил начальник с двумя просветами в погонах: “Выполнишь норму своими бабами — будет Беленький с тобой в кабинке!” Но теперь и мужики-работяги, кто покрепче, а особенно производственные придурки, имевшие деньги, совали их конвоирам (у тех тоже зарплата не разгуляешься) и часа на полтора (до смены купленного постового) прорывались в женское оцепление».

А в отчёте по результатам проверки в ИТЛ строительства № 352 Главпромстроя МВД сообщается, что бригадиры мужских бригад, длительное время работая совместно с женскими бригадами на одной строительной площадке, принуждали женщин к сожительству или путём угроз, или путём обещаний: например, одна мужская бригада часть своей выработки списывала на женскую бригаду за то, что бригадир мужчин сожительствовал с одной из заключённых женщин женской бригады. Вот такая любовь…

«И сердце отдал, предложил дружить»

Однако в «колымском романсе» рассказано не о случайной половой связи или о сожительстве — о настоящей любви, о верности! Да, мы убедились, что в довоенном и военном ГУЛАГе у женщин и мужчин было много возможностей для интимных встреч. А для настоящей любви?

Что тут можно сказать… Для настоящей любви возможности есть всегда и везде — даже в самых страшных условиях. Вот отрывок из письма Варлама Шаламова Аркадию Добровольскому 13 августа 1955 года: «Одной из любимых, выношенных тем моих была тема колымской семьи с её благословенными браками “на рогожке”, с её наивной и трогательной ложью мужа и жены (в лагере), диктуемой страстным желанием придать этим отношениям какой-то доподлинный вид, лгать и заставлять себя верить, писать на старую семью и создавать новую, — благость взаимных прощений, новая жизнь в новом мире, означаемая старыми привычными словами, — и всё это отнюдь не профанирование любви-брака, а полноценная, пусть уродливая, как карликовая береза, но любовь. Это бездна энергии, которая тратится для личной встречи. Эта торопливость в “реализации” знакомства. Это crescendo развития романа — и светлое, горящее настоящим огнём, настоящей честностью и долгом всё великолепие отношений…»

Пример настоящей, высокой страсти приводит Солженицын, рассказывая о 15-летней восьмикласснице Нине Перегуд, которая полюбила джазиста Василия Козьмина. Воодушевлённая этой любовью, Нина сочинила стихотворение «Ветка белой сирени». Однако в это время ГУЛАГ разделяют на женские и мужские зоны, и Козьмин, положив стихи Нины на музыку, поёт ей романс уже через ограждение…