Я тебя выдумала

– Я был не особо голоден, – ответил он.

– Врешь. Ты не спускал глаз с еды, как ребенок из страны третьего мира.

– Твоя мама хорошо готовит.

– Знаю, поэтому я и ем ее стряпню. – После того, как проверю, есть в ней яд или нет, разумеется. – Ужасная отмазка, кстати. Ты мог сказать: «Мне было неудобно объедаться у людей, которых я вижу первый раз в жизни», и все.

Он громко кашлянул, его пальцы барабанили по рулю.

Наконец Майлз свернул с трассы в какие-то густо поросшие лесом пригородные районы. Лес был укутан ослепительно белым снегом. Майлз ехал исключительно по окраинным улицам, и чем больше домов мы проезжали, тем отчетливее я понимала, что все это напоминает мне место, где я жила. Возможно, это были те же самые улицы. Возможно, все параноики обладают своего рода шестым чувством, с помощью которого вольно или невольно обнаруживают места, желающие держать их взаперти. Я узнала больницу, едва увидев ее. Приземистое одноэтажное кирпичное здание, окруженное забором. Дорожку к нему обрамляли голые кусты и заснеженные деревья. В какое-нибудь другое время года здесь могло быть очень даже красиво.

Вся эта история о МакКое-Скарлет-Селии казалась теперь несусветной чушью. Явно недостаточной для того, чтобы я очутилась в психиатрической больнице. Что же касается МакКоя и Селии, то пусть первый резвится как хочет, а вторая занимается своими проблемами.

– Ты хорошо себя чувствуешь? – спросил Майлз, открывая мне дверцу. Я отстегнулась и вылезла из кабины.

– Да. Хорошо. – Сжав руки в кулаки, я прижала их к бокам. И тут заметила щит: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ПСИХИАТРИЧЕСКИЙ ЦЕНТР КРИМСОН-ФОЛЛЗ.

Кримсон-Фоллз? Это название навевало мысли о пролившейся крови[7]. Даже буквы вывески были багровыми.

Руки у меня чесались – ужасно хотелось сделать фотографии, но голосочек в затылке пропищал, что, если я на это решусь, из кустов повыпрыгивают санитары, набросят на меня пару смирительных рубашек и никогда отсюда не отпустят. Я никогда не закончу школу. Не поступлю в колледж. Не буду жить как все нормальные люди, потому что нормальные люди не испытывают столь мелодраматических чувств по поводу посещения психиатрической больницы, ты, идиотка!

Этот голос иногда был таким двусмысленным.

Изнутри здание оказалось более похожим на больницу: шахматная плитка на полу и стены точно такого бежевого цвета, какой наводит на мысль о самоубийстве. Девушка немного старше Майлза и меня сидела за столом дежурного.

– Ой, Майлз, привет! – Она подала ему книгу, в которой он написал наши имена. – Вы пропустили утренние часы посещения. Сейчас они в столовой. Можете пойти и взять немного еды.

Майлз вернул ей регистрационную книгу:

– Спасибо, Эми.

– Передай маме привет от меня, ладно?

– Конечно.

Я шла за Майлзом по коридору, свернувшему налево от зоны ресепшн. Мы прошли через еще одни двойные двери и оказались в комнате отдыха, где в данный момент убирались санитары. Чуть дальше я увидела малюсенькую столовую, там обедали семь-восемь пациентов.

Майлз вошел в нее первым. Я следовала за ним тенью, потягивая себя за волосы и стараясь избавиться от чувства, будто мужчины в белых халатах вдруг встрепенутся и схватят меня.

Посреди столовой стояло около десятка четырехугольных столиков. Большое окно пропускало много солнца. Майлз лавировал между столиками, не глядя на пациентов и сосредоточившись только на одном человеке – на женщине, сидевшей в дальнем конце зальчика.

Майлз был прав – она выглядела как он. Или, скорее, он как она. Его мама сидела за столиком у окна, катала по тарелке зеленые горошины и листала книгу. Подняв глаза, она улыбнулась ослепительной улыбкой – точь-в-точь как у него, только мягче, – и это не была улыбка душевнобольного человека. Человека, который готов свести счеты с жизнью из-за перепадов настроения. Так улыбается женщина, которая очень, очень счастлива видеть своего сына.

Она встала и обняла его. Джун была высокой, стройной и гибкой, и солнце высвечивало золотистый нимб вокруг ее волос цвета песка. И глаза у нее были такими же, как у него: того же ясного неба там, на воле. Единственное, в чем они разнились, – у нее не было веснушек.

Майлз что-то сказал маме и подвел меня к ней.

– Значит, ты Алекс, – улыбнулась Джун.

– Да. – У меня неожиданно пересохло горло. По какой-то причине – может, потому, что Майлз с такой любовью обнял ее – я не почувствовала потребности проверить ее на предмет оружия. Я вообще не видела в ней ничего странного. Она была просто… Джун. – Рада познакомиться с вами.

– Я тоже. Майлз все время говорит о вас. – И прежде чем я успела очухаться, она заключила меня в крепкие объятия.

– Не помню, чтобы когда-то упоминал о ней, – сказал Майлз, но потом потер шею и стал смотреть в сторону.

– Не слушайте его. Он с семи лет притворяется, что забывает самые разные вещи, – сказала Джун. – Присядьте. Вы проделали долгий путь!