Натерпевшись страху и падая от усталости, дети вели себя очень тихо, когда мы укладывали их, — словно призраки юной невинности. Аббатиса, окруженная сжавшимися в комочек малышами, сидела, прислонившись к обитой вагонкой стене и положив себе на колени голову беременной монахини. Та не шелохнулась, пока я переносил ее из грузовика, и сейчас по-прежнему спала, в отличие от настоятельницы, которая, судя по напряженной позе, все еще бодрствовала.
Шарлотта спала на боку, коленями удерживая около себя младенца. Отто пристроился у нее за спиной. Она вздрогнула и забормотала что-то во сне, и я положил руку ей на плечо. От прикосновения она расслабленно вздохнула. Мне так хотелось подольше не убирать руку.
Я отошел, почесав встрепенувшегося Отто за ушами, и вернулся на свой наблюдательный пост у открытых дверей сарая. Вход оставался темным и пустынным.
Меня привлек шум, раздавшийся изнутри сарая. Ко мне, таща за собой одеяльце, приближался Гуго. Так как я сидел, наши глаза оказались на одном уровне. Он смотрел на меня с минуту, а потом замигал, как сова, и зевнул.
Я не двигался, пока он забирался ко мне на колени и прижимался к груди. Эти ощущения были настолько хорошо мне знакомы, что у меня комок подступил к горлу. Я встряхнул одеяльце, укутал мальчика и положил руку ему на спину. Вскоре он отяжелел и обмяк, а потом и я закрыл глаза. Но снились мне не Сомма и не Ипр.
Мне снился Оуэн.
Я очнулся настолько внезапно, что не сразу сообразил, где нахожусь. На какое-то мгновение я решил, что ребенок, спящий у меня на груди, — Оуэн. Я прижался к нему и лишь потом понял, что мальчик лепечет что-то по-французски.
Я неуверенно выдохнул и огляделся. Ночь уступала вахту дню, и темнота начинала рассеиваться. Дети, Шарлотта и пудель еще спали. Молодая монахиня вздрагивала и постанывала: что-то беспокоило ее во сне. Но рядом с ней не было аббатисы, которая могла бы успокоить ее.
Я переложил Гуго на солому рядом с Отто. Держась в тени, проверил все загоны в сарае и кузов скорой, но никого не обнаружил. Возвращаясь к сараю, услышал, как кого-то рвет. Я остановился, насторожившись: звуки рвоты вскоре сменились тихим плачем.
Из глубины сарая раздались голоса. Пока я шел через загоны, их тон заставил меня ускорить шаг. Луч фонаря проникал в темные закоулки.
— Рис? Рис!
Шарлотта была в панике, и я перешел на бег. Когда я приблизился, у меня перехватило дух.
Она стояла на коленях рядом со стонущей монахиней. Сестра Анжелика лежала на боку, обхватив живот. Ее лицо исказилось от боли. Вокруг растекалась лужа крови.
Шарлотта держала руку на бедре роженицы. Она посмотрела на меня, и в резком свете фонаря я увидел, как ей страшно.
— Она истекает кровью.
Это я видел и без объяснений.
— Сажай детей в скорую.
Шарлотта бросилась к детям, а я осторожно поднял монахиню на руки. Ей было настолько больно, что она даже не отпрянула от меня.
Появившаяся настоятельница вытирала заплаканные глаза.
— Что случилось? — встревоженно спросила она.
— Нужно немедленно отвезти ее в больницу.
Монахиня закричала, одной рукой схватившись за живот, пальцами другой впившись мне в плечо. Я почувствовал, как рана от пули, полученной в Виши, снова закровоточила.
Настоятельница перекрестилась и стала помогать грузить детей в машину.
— В Клюзе есть больница. Мой племянник работает там врачом.
Я забрался в кузов.