Я уйду с рассветом

— Je suis désolée.[67] — Санитарка заправила выпроставшийся конец платка.

До выхода из больницы я шел, с трудом передвигая ноги. Шарлотта остановила машину на другой стороне площади и махала мне от туда.

На город, уютно притулившийся в долине, падал утренний свет, солнце мягкими золотыми проблесками поднималось из-за окрестных пиков. Я шел по вымощенной булыжником площади и, проходя мимо поврежденного памятника, попал в его тень. На мгновение почувствовал холодок и вздрогнул, хотя солнце светило мне прямо в спину.

Шарлотта молча сидела за рулем. Я тяжело осел на пол кабины спиной к ней и прерывисто вздохнул: в груди у меня клокотало.

— Я не мог позволить им выбросить его, как мусор. — Голос мой звучал безжизненно.

Прижимая мертвого младенца к себе, я свободной рукой потер лицо. Шарлотта прикоснулась к моему плечу:

— Мы найдем для него достойное место.

Я похоронил младенца на кладбище на окраине Клюза. Одолжив у смотрителя лопату, вырыл могилку в тихом дальнем углу, под сенью деревьев. Шарлотта уложила маленького покойника в круглую коробку из-под сыра, которую мы прихватили с фермы в Бальм-ле-Гротт, и осторожно опустила в землю.

Вокруг были семейные захоронения, за кладбищем наблюдали горные пики. Рядом, за железной оградкой, упрямо продолжали цвести несколько альпийских цветочков.

Забросав могилу землей, я соорудил памятник из камней, чтобы обозначить место захоронения. Я остался доволен. Здесь было тихо. Глубоко вздохнув, я похлопал по холмику, потом встал и пошел прочь.

XVI

20 июля 1942 года

Дорогой отец!

Французская полиция схватила тысячи людей, и все они исчезли.

Их просто больше нет. Мужчин, женщин и детей.

Я не могу сидеть сложа руки.

Оуэн

От Клюза до Сикст-Фер-а-Шеваль дорога уходила все выше в горы, покрытые густым лесом. После того как мы переехали через реку, поселения попадались нам все реже, а ухабы — все чаще.

В бодрящем воздухе разносились ароматы елей и сосен. Вдоль дороги текла река, казавшаяся белой от облаков, которые скользили над горными вершинами, заслоняя поднимающееся солнце.

Река делила Сикст-Фер-а-Шеваль на две половины, мы двинулись по северной. Над высокими крутыми крышами из труб клубился дым.

— Холодает. — Шарлотта замедлила ход, осматривая затихшую деревню, перед тем как бросить взгляд на горы в облачной вуали. — Чем выше, тем холоднее.

— Как у тебя с шитьем?

— Неплохо. А у тебя?

— Сносно. Придется задержаться на день-другой, пока не соберем все необходимое. — Я присмотрелся к неровной узкой грунтовке, которая тянулась вдоль реки. — Похоже, эта дорога скоро закончится.

Следуя речным изгибам, мы углублялись все дальше в долину. Сначала миновали небольшой каменный крест у дороги, потом — дома, стоявшие на окраине западной части деревни. Нам пришлось плестись за какой-то повозкой. Лошадь еле переставляла ноги, но возничий вскоре сдал на обочину. Когда мы обгоняли его, он разглядывал нас с явным подозрением.

Грунтовка становилась все уже и ухабистей. Хлипкий деревянный мостик, перекинутый через реку, скрипел и стонал под колесами машины.

После крутого виража Шарлотта, охнув, остановилась. Мы оба подались вперед, чтобы разглядеть сквозь лобовое стекло представшее нашим глазам зрелище.

— Невероятно! Никогда не видела ничего столь великолепного!

Полукруглые скалы громоздились друг на друга, образуя над лугом амфитеатр. Облака словно зацепились за утесы, и в лучах невидимого отсюда солнца крутые известняковые склоны казались голубыми. Их обрамляли зеленеющие леса, прошитые белыми швами водопадов, которые ниспадали с головокружительной высоты. Я насчитал пять потоков, но легко было представить, что весной их становится намного больше от таящих на вершинах снегов.

Я достал из кармана записку Оуэна и перечитал ее еще раз.

— Это и есть Лошадиная Подкова.

Дорога заканчивалась на дальнем краю луга, и земля снова вздыбилась холмами. На опушке леса стояла сторожка, построенная из бревен и камней. Труба не дымила, все окна были наглухо закрыты. Вокруг виднелось несколько хозяйственных построек.

— Вы с детьми подождите тут, — велел я, когда Шарлотта подъехала к домику.

У задней стены, под навесом, я заметил поленницу, но поблизости не было ни души.

Сторожку оставили на зиму. На мой стук никто не ответил, и я толкнул дверь. Та поддалась без особых усилий; внутри не раздавалось ни шума, ни голосов. Я поискал на стене выключатель и, не найдя его, отпер оконные ставни и распахнул их. В неярком свете, развеявшем темноту, можно было разглядеть обстановку.

Мебели оказалось немного: грубо сколоченные скамьи, стулья и стол. Каменный очаг посреди комнаты и печь были вычищены.