— Садитесь и примите ее, — велел я аббатисе, затем повернулся к Шарлотте: — Гони в Клюз!
Она кивнула и свистом подозвала Отто, который впрыгнул в кузов, прежде чем она закрыла двери. Пудель устроился на свободных носилках, растерянные и напуганные дети сгрудились вокруг него.
Я аккуратно уложил монахиню на носилки и присел рядом. Она и здесь лежала на боку, свернувшись, и стонала. Я положил руку ей на спину и почувствовал, что мышцы у нее свело и они стали твердыми, словно камень.
— Спросите у нее, боль все время острая или усиливается приступами.
Матушка Клеманс повторила вопрос по-французски, и сестра Анжелика, заливаясь слезами, ответила ей.
— Она говорит, сильная боль не отпускает, но еще она чувствует давление, которое возникает и быстро проходит.
Я положил руку на живот сестре Анжелике. Под моей ладонью он то напрягался, то расслаблялся. Потом волнообразные движения участились.
— Она рожает, но схватки слишком быстрые.
— Рожает? Но ей еще рано!
Нас тряхнуло, когда мотор вернулся к жизни, и машина поехала.
— Вы — доктор?
— Нет, — ответил я, закатывая рукава. — Развожу овец.
—
— Скажите, что я хочу ей помочь. Пусть просто дышит и постарается не тужиться.
Я помогал монахине делать глубокие медленные вдохи, но все равно довольно скоро увидел ножки. Сердце мое упало.
— Дайте ее платок. — Мне в руку сунули кусок ткани. — Теперь тужься, Анжелика, осталось совсем чуть-чуть.
Она потужилась еще немного, и я смог извлечь ребенка из ее тела. Мальчик. Послед вышел за ним.
Я не хлопал младенца, чтобы он закричал. Я знал, что это бесполезно. Он был худой, полностью сформировавшийся, но слишком маленький. Хрупкий, вялый и синюшный. Я запеленал его в материнский платок. Головка его лежала на моей руке, на макушке торчал клок темных волос, мягких, как пух. У меня жгло глаза и зрение помутилось.
Я моргнул и снова оказался в кузове скорой.
Голову монахини мотало из стороны в сторону на коленях аббатисы. Похлопывания по щекам и другие попытки привести ее в чувство не помогали. Лицо у нее побелело.
Дорога, вихляя, шла вверх. Мы ехали так быстро, что я не мог удержаться на месте.
— Шарлотта! — попытался я перекричать шум.
— Не сейчас!
Прошла целая вечность, прежде чем машина остановилась. Лицо сестры Анжелики из белого стало серым. Кровотечение ослабло, но я опасался, что она и так уже потеряла слишком много крови.
Я положил мертвого младенца на грудь матери и взял ее на руки. Шарлотта распахнула дверцы кузова, и я спрыгнул вниз. Увидев ребенка, она сморщилась.
— Дети пусть остаются в кузове. — Не дожидаясь ответа, я побежал к зданию больницы с криками: — Доктора! Зовите доктора!
Нас тут же окружили, и роженицу положили на каталку. Она была без сознания. Аббатиса все время находилась рядом, быстро и отрывисто давая объяснения. Одна из медсестер передала младенца санитарке, что-то сказав ей приглушенным голосом. Вскоре все они удалились по длинному коридору. Матушка Клеманс ушла вместе с ними, не выпуская обмякшей руки своей подопечной.
Я выдохнул, сначала потер лоб, а потом сдавил переносицу. Обернувшись и увидев, что санитарка еще здесь, поймал ее за локоть:
— Подождите, пожалуйста! Я сам заберу ребенка.
Слов она, возможно, и не поняла, зато поняла смысл жестов и интонации. И положила маленький сверток мне на руки.