Я вернусь. Повесть

Я язык проглотил, глаз у меня выпал.

– Ну что уставился, глазами хлопаешь? Цинизму моему изумляешься? Ну и дурак… Или ханжа. Не стало бы её ― и родным легче, и мне, и тебе, и соседям и бюджету Пенсионного фонда! Разве ты так не думаешь? Только честно!

– Так думать ― не быть человеком!

– И-и-и! Запел! Рано или поздно человечество к этому придёт. Как бы мы ни упирались, а выкинем на помойку: гуманизм, «человек ― это звучит гордо», «всё для человека, всё для блага человека», «сам погибай, а товарища выручай» и прочую лабуду. Потому что, если будем продолжать в этом духе, половина народа будет инвалидами и дурачьём, а другая половина будет за ними ухаживать, кормить, поить, на прогулки возить. Человечеству этого не надо, потому что жизнь даётся только один раз и прожить её надо так, чтобы не было мучительно жаль не испытанных удовольствий… Человечеству, чтобы выжить, нужен естественный отбор! Только, сам понимаешь, я тебе этого не говорил. Если будешь трепаться, я отопрусь, скажу, что не видел тебя с прошлой зимы. Кстати, ты заплатил налоги?

– А при чём тут налоги?

– Ни при чём, просто так вспомнил.

Вечером того же дня я пошёл к Виктору Игнатьевичу. Стояли ранние сумерки. Мы сели на крыльцо ― оно у Солдатовых высокое, о пяти ступенях.

– Виктор Игнатьевич, как ты думаешь, таких людей, как Зина, надо оставлять на погибель чтобы не мешали остальным?

– Кто тебе такое сказал?

– Голова наш ― Иван Денисович.

– Дурак он. А не думает, что сам может оказаться в Зинкином положении?

С огорода вышла Наталья Фёдоровна с синим пластмассовым ведром. В сумерках и лицо, и руки, и белки глаз её матовы, отчего она кажется не такой, как всегда – очаровательней. Нет, нет, Оксана красивей, но и Наташа…

– Витя, – сказала она сладким голосом, – ты намерен кушать картошку с огорода? Есть у тебя такие мечты?

– Есть Наташенька, есть.

– Так вот, Витенька, Они могут не сбыться. Картошка усыпана колорадскими жучками. У многих кустиков ни одного листика, одни будылёчки. А ты и не почешешься. Посмотри, сколько я их наловила. ― И Наташа наклонила перед нами ведро, в котором копошились и лезли на штурм синих стенок красные личинки и взрослые особи билайновской раскраски. ― Назавтра тебе задание: займись!

– Понял. Займусь, Наташенька ― всех переловлю, перетоплю.

– О чём вы, мальчики, говорили?

– Ты как, Наташа, думаешь, может Зине для её же пользы лучше умереть?

– Ты, Юрочка, случайно не сошёл с ума?

– Это сегодня мне сказал Иван Денисович.

– А совесть?

– Он сказал, что для своего блага человечеству придётся её выкинуть на помойку.

– А ты что?

– Не согласился с ним. Люди-человеки так долго её взращивали. Только ею мы отличаемся от зверушек, и вдруг выкинуть!

– Ну тогда вот что, плевать нам на Ивана Денисовича; а завтра приедет к тебе мужичок на самосвале ― чернявый, с усами – дашь ему Зинин паспорт ― он привезёт уголь по льготной цене, ещё найди в районке8 объявление: «Привезу дрова колотые», позвони и закажи куба три. Юрочка, ты уж, будь добр, заплати, у меня сейчас денежек совсем нет. А Зина тебе постепенно вернёт.

– Хорошо, Наташа.

И вот Зина проходит мимо меня с коробками. Я иду ей вслед:

– Зинаида Семёновна, дайте, пожалуйста, ваш паспорт ― вам уголь сегодня привезут.

Вхожу за ней в дом. Пока Зина роется в нечистом тряпье на кровати, осматриваю комнату. Пол чёрный, стены не белены лет двадцать ― Виктор Игнатьевич ничего не преувеличил – хуже, чем в его курятнике. Между стенами щель, белый свет через неё виден:

– Зина, – говорю ей, – как же ты здесь живёшь?

– Плоохо! Ох, плохо! Зимой в пальто и валенках сижу. И телевизора нету. Как в норе живу, – отвечает она, найдя наконец паспорт под матрасом.

Под впечатлением от увиденного звоню в Раскатовку Зининой сестре Раисе Семёновне ― бывшей учительнице. Описываю ей Зинино житьё в самых чёрных красках. Ветеран педагогического труда охает, ахает и говорит:

– Я всё понимаю, мне её жаль, пусть мне грех будет, но ничем помочь не могу. Мне семьдесят лет, я вся больная: у меня давление – двести, сахарный диабет. Скажите: как я её возьму!? Мне самой нужна хожалка! ― и Раиса Семёновна начинает плакать. ― У неё есть дети. Ладно, Нинка пьёт, но Ванька-то в городе хорошо живёт. Позвоните ему. Сейчас я вам продиктую номер мобильника.

Жду, записываю, звоню.

– Иван, я насчёт вашей матери.

– Извините! Я ничего не хочу о ней знать! И не звоните мне больше!

– Что так? Чем она так перед вами провинилась? ― но это я говорю уже в пустоту, Иван отключился.

Заканчивая телефонные дела, звоню по объявлению в районной газете и заказываю три кубометра колотых дров:

– Сколько это будет стоить?

– Семь с половиной тысяч, с привозкой восемь.

А вот и древний «сазик» остановился против моих ворот. Из кабины бодро выскакивает чернявый усатый водитель: молодец Наташка! Спешу навстречу с Зининым паспортом и деньгами: восемь сто уголь, семьсот погрузка и доставка.

Сразу после обеда Зине привезли уголь, вечером дрова ― теперь не замёрзнет. Мы своё дело сделали.

– Юуура, – поёт на следующее утро Зина, придя за молоком, – сколько я тебе должна?

– Шестнадцать восемьсот.