Я вернусь. Повесть

– Первый перебежал! Как Ельцин пришёл, старого секретаря под жопу мешалкой, а его главой района! Девять лет руководил и, на фиг, девять лет условно получил. А почему условно? Ведь он больше украл, чем все мы за целую жизнь. Они и сейчас все приспособленцы. Я никому не верю, всех насквозь вижу! А что ты Юра сказал, что я Зину обидел ― ты не прав. Меня угостили, я выпил. Я у неё ничего не просил, не вымогал. Я такой человек: позови ― приду, помогу. Я всегда говорю: что дашь, то и ладно. Можешь ничего не платить, но ты меня уважь, позови в дом, за стол посади; я рюмочку выпью, яичко скушаю и пойду ― и не надо мне никаких денег. Правильно я говорю?

– Правильно, Серёжа, правильно. Ты извини, я не врубился тогда. Зина говорит: деньги взяли, а дрова не сложили ― я на тебя и попёр.

Из дома выходит Наталья Фёдоровна, в синем костюмчике, белой блузке, готовая ехать на службу – цок, цок к «Тойоте»:

– Витя! Тебе задание: зерно стаскать в сарайку к пяти часам! Привезут поросят ― надо освободить проезд! Понял?

– Понял, Наташенька, будет сделано, – отвечает Виктор Игнатьевич и натягивает рукавицы.

Отправляемся.

– Наташа, – говорю ей, – может не надо мучить Виктора? Ты же видишь, не в кайф ему работа – мучится.

– Вздор! Ты не мучишься, а он мучится! Что ж ему, на диване валяться? Мужик в самом соку ― ему дубы из земли дёргать, а ты ― мучится! Да и что такое ― пять поросят управить!? Только чтобы не закиснуть ― ему на здоровье!

Я замолк: в конце концов не моё это дело.

Прошло полтора часа. Молоко продано, но на автобус я опоздал.

Надо убить час до следующего. Хожу по магазинам, болтаю со знакомыми на остановке. Ну вот и автобус!

Впереди на сидении разговаривают две женщины:

– Кто у вас сегодня умер в совхозе? ― спрашивает одна.

– Не знаю, никто вроде не умирал. Я, во всяком случае, не слышала, – отвечает ей другая ― моя односельчанка.

– Говорят, какой-то Солдатов.

– Солдатов!? ― встреваю я. ― Что вы! Он мой сосед, я его видел два часа назад. Здоров как нельзя лучше. Ах, да! Понял! – У нас в совхозе есть Солдатенко ― он давно болеет. Наверное, он.

– Наверно, – соглашается моя односельчанка.

– Старый уже? ― спрашивает её собеседница.

– Старый. Под девяносто.

– Ну тогда что уж! ― Пора костям на место! Все там будем!

Прихожу домой. Куча зерна на солдатовском дворе не сильно уменьшилась, и никого не видно, отдыхают, наверное, в тенёчке. Вхожу в дом.

– Юра! ― встречает меня Оксана. ― Виктор Игнатьевич умер!

Я валюсь на стул. За воротник бежит пот, щекочет шею:

– Как же… Ведь утром был совсем здоров… В автобусе спрашивали, а я сказал, что, наверно, не Солдатов, а Солдатенко.

– Я в огороде была, слышу крики. Смотрю: народ бежит. И я пошла. А Трубочкин уже рассказывает: «Дядя Витя понёс в сарайку два ведра. Я – следом, он их высыпал в загородку и лёг грудью на стенку ― вроде рассматривает что-то. Я жду, потом говорю: посторонись, Игнатьич, дай дорогу! Он не отвечает. Я его за плечо шелохнул, он и сполз на пол. Смотрю ― готов!».

– Наташа знает?

– Знает. Сейчас только милиция и скорая уехали. Повезли Витю на вскрытие.

– Как же… Не пил, не курил, не обжирался… Ни на что не жаловался. А вообще…

– Что вообще?

– Завидная смерть! Мне бы так.

– Как говорила твоя матушка: «Зипун тебе на язык!».

– А что, всё равно ведь умирать. И я всё чаще думаю, как это будет, что почувствую в последнюю минуту… А Виктор уже знает.

– Умершие ничего не знают.

– А я всё собирался поговорить с ним о циклических вселенных и жизни в новых эонах, да не решался ― боялся, что не поймёт…

После полудня привозят Виктора Игнатьевича, следом похоронное агентство доставляет гроб. Машины собираются перед оградой Солдатовых. Приехали сын и дочь Вити и Наташи, за ними поражённый известием Василий Николаевич.

И мы с Оксаной идём проститься.

Виктор Игнатьевич лежит в строгом костюме, в галстуке. Чуть тронутые сединой тёмно-русые волосы, усы… Не могу назвать ни одной черты, говорящей о смерти; и вместе с тем, вся комната наполнена ею: тяжёлое чувство нереальности, невозможности, пропасти между тем, чем был человек недавно, и что есть теперь.

Поминутно пронизывает мысль: «Виктор Игнатьевич умер!», и ударяется в преграду внутри меня: «Не может быть, потому что не может быть никогда! Он и смерть несовместны!». Но ведь это он лежит в гробу!

Входит Василий Николаевич. Увидев его, Наташа в чёрном платье, с кружевной косынкой на голове, утыкается ему лицом в грудь.

– Крепись Наташа! Ты же сильная! – утешает Василий Николаевич.

– Да, я сильная. Я держусь, – отвечает Наташа, отстраняясь.

Лицо у неё сухое, но в глазах какое-то ошеломление.

– Спасибо, Вася, что приехал.

– Как же не приехать! Вот такой мужик был Витя… Отчего он умер?

– Лёгочная эмболия.

– Похороны завтра?

– Вася… Здесь у нас никого нет. Село разъезжается. В городе наши дети, Витин брат. Я пойду на пенсию… Что здесь делать в старости? Значит и мне одна дорога ― туда, к ним. Так вот… Мы тут, все родственники, поговорили и решили похоронить Витю в Городе. Вечером, когда попрохладнеет, поедем, а завтра похороним его на Заельцовском кладбище.