Ярость огня

Я готовилась сделать то, что должна была, – есть медленно, презентабельно, но в этот момент на еду набросился Пауэр, забыв о всяких приличиях. Впервые я обратила внимание на то, что он ел так же, как и я. Словно не видел ничего другого, кроме своей тарелки.

Поэтому я тоже накинулась на еду.

Никто из нас не разговаривал до тех пор, пока тарелки не опустели. Когда я в конце концов подняла глаза, увидела, что мистер Гесперидис с большим увлечением читает «Золотую газету», а миссис Гесперидис похлопывает Пауэра по руке:

– Рада, что ты вернулся, дорогой Пэрри. И рада видеть тебя, Энни.

Я улыбнулась ей в ответ, и в голове закрутились мысли, которые я не могла остановить.

Каково это – оказаться здесь, а не в приюте? В роскошных комнатах, где даже босые ноги мягко ступали по толстым коврам, с изобилием еды, а главное – с любовью? Чтобы, проснувшись от ночных кошмаров, увидел, как кто-то вроде миссис Гесперидис утешает тебя?

Это могло бы многое изменить.

Следующие два часа я жила, казалось, во сне вне времени. Где-то за пределами этого дома, этих огромных матовых окон и высоких потолков меня ожидала моя настоящая жизнь. Обязанности стражницы, Первой Наездницы. Я должна была посетить Мегару Роупер в Подземелье, а после встретиться с Ли и Кором. Эвакуировать зернохранилища и подготовиться к нападению.

Но пока я могла позволить себе побродить по другой жизни, пробуя ее на ощупь, словно касаясь кончиками пальцев клавиш открытого рояля.

После завтрака Пауэр устроил мне экскурсию по поместью, сыто отрыгивая. Мы посетили драконов, которые устроили в саду настоящий хаос, резвясь и радуясь хорошей погоде, а садовник Гесперидисов тем временем полыхал от гнева на краю лужайки. Мы поднялись по парадной лестнице, а затем по нескольким более узким, чтобы добраться до комнаты на самом верхнем этаже, которую Пауэр называет своей.

– Мое логово. Сейчас используется главным образом для соблазнения женщин.

Я сложила руки на груди. Пауэр закатил глаза и, пожав плечами, распахнул дверь на балкон.

– Или нет.

Я старалась держаться от Пауэра подальше, стоя рядом с заграждением, обеспокоенная тем, что покраснела от смущения. С его балкона просматривался весь город. Здесь было достаточно тепло, чтобы с комфортом стоять на ветерке в одной лишь униформе, но Пауэр слегка подрагивал в своей нижней рубашке. Стояло позднее утро, на сером небе плотной дымкой сгустились слоистые облака, заслоняющие вершину Крепости и отбрасывающие тень на Яникул.

Я, набравшись смелости, задала вопрос:

– Сколько тебе было лет, когда…

Взгляд Пауэра устремился на горизонт.

– Около трех.

– А до этого?

– Не помню. – Он ответил слишком быстро и отрывисто, словно ограждал свое прошлое не только от меня, но и от себя самого. Из наших прежних разговоров я помнила, что его мать, экономка в семье Гесперидисов, скончалась в богадельне, а отца он никогда не знал. Каким бы ни было его прежнее положение, ему приходилось голодать.

И все же, когда я представила себе детство, в котором миссис Гесперидис накладывает тебе еду на тарелку по утрам, я могла считать Пауэра счастливчиком.

Под нами распростерся город – дымящийся и сверкающий от испаряющегося дождя, слишком тихий и неподвижный для праздника Зимнего Солнцестояния. Пауэр, вытянув палец, указал на окраину города, на большие квадратные крыши Фабричного района. Там находилось Подземелье, в котором была заключена Мегара Роупер.

Скоро придет время допросить Дочь Саутсайда.

– Итак… в Министерстве тебе дали указания? – спросил Пауэр.

– Они ясно дали понять, чего хотят.

Пауэр оскалился в свирепой ухмылке:

– По крайней мере, ты будешь делать это на сытый желудок.

ЛИ

Мы во дворе Дворца, двенадцатилетний Аргус Аврелианец согнулся пополам, пока его снова и снова рвет. Он зовет своего отца. Зовет своего дракона. «Я не чувствую ее», – шепчет он. Мой брат Лаэртес говорит: «Отправляйся за помощью». Солдаты, которые должны были помочь, смеются…

Утром в день Зимнего Солнцестояния я проснулся от толчка. Я находился в комнате для мальчиков в доме Саттеров, где лежал на верхней койке двухъярусной кровати – рядом с окном, из которого открывался вид на городские крыши, – и под лоскутным одеялом, недостаточно длинным, чтобы прикрыть пальцы ног. Я смотрел на паутину, свисающую с потолка, и вспоминал прошлую ночь. Тошнота, оставшаяся после кошмара, смешалась с вспышками ярости на Энни: на ее просьбу о содействии в планировании еще одной Сиротской ночи, словно не она просила меня о помощи в злодеянии. На то, как спокойно она призналась в том, что донесла на Мегару.

Меня охватило чувство вины, граничащее с ужасом, потому что последняя листовка Отверженных превратилась в карту зернохранилищ, попавшую во вражеские руки. Не для того я занимал сторону Мегары. Но проблема заключалась в том, что авиаудары были риском с самого начала войны. Но друг, попавший в плен и подвергающийся пыткам со стороны правительства, на которое я работал, – это что-то новенькое.