Иди, вещай с горы

Габриэл возвращался домой, вспоминая прошлую ночь. На женщину он обратил внимание с самого начала, но она находилась в большой компании мужчин и женщин, и он перестал о ней думать. Когда Габриэл изрядно выпил виски и был на взводе, он снова в упор посмотрел на женщину и сразу понял, что она тоже заметила его. Теперь посетителей рядом с ней поубавилось, словно она освобождала для него место. К этому времени ему рассказали, что она вдова, приехавшая с Севера на несколько дней, чтобы повидаться с родственниками. Они обменялись взглядами, и женщина громко рассмеялась. У нее была щель между зубами и крупный рот; смеясь, она прикусывала нижнюю губу, будто стеснялась, а ее груди колыхались. Не так, как у полных женщин, у которых груди при смехе ходят ходуном, нет, они мерно поднимались и опускались под обтягивающим фигуру платьем. Женщина была старше Габриэла – примерно возраста Деборы, лет тридцати, да и красавицей назвать ее было нельзя. Однако его тянуло к ней, как магнитом, запах ее кожи щекотал ноздри. Он почти ощущал под своей рукой эти колышущиеся груди. Габриэл выпил еще и придал своему лицу выражение простодушия и силы, зная по опыту, что это действует на женщин.

Конечно же (вспоминал он, озябший, с болью в мышцах на пути домой), Габриэл с ней переспал. Боже, как кувыркались они на ложе греха, как кричала и содрогалась она! Как она умела любить! Тщеславно гордясь своей победой (на пути домой сквозь стелющийся туман с холодным потом на лбу), он вспоминал эту женщину, ее запах, жаркую плоть, голос, язык, как у кошки, зубы, колышущиеся груди, как она двигалась и сжимала его, как во всем следовала за ним и как наконец они, со стонами и содроганием, слились воедино – и упали вновь в этот мир. При одном воспоминании об этом Габриэла прошиб холодный пот и одновременно обожгло прежнее сладострастное желание, и вот в таком раздвоенном состоянии он поднялся на пригорок, где росло одинокое дерево. За этим пригорком находился пока еще неразличимый дом, где Габриэла ждала мать. И тогда вдруг в его сознание ворвалась – с мощью выпущенной на волю воды, которая сметает на своем пути дамбы, плотины, затопляет берега, обрушивается на обреченные, неподвижные дома, на крышах и окнах которых слабо дрожат солнечные лучи, – память обо всех других утрах, когда он взбирался сюда к дереву и мгновение пребывал между грехами совершенными и теми, какие предстояло совершить. Туманная дымка на пригорке рассеялась, и Габриэл почувствовал, что стоит не только перед одиноким деревом, но и перед всевидящим Небесным оком. А вскоре воцарилась тишина: птицы замолчали, собаки перестали лаять, и даже петухи не возвещали больше кукареканьем начало дня. Габриэл понял, что эта тишина – знак Божьего суда, и все живое замерло перед справедливым и страшным гневом Господним, застыло в ожидании отлучения грешника – а грешником был он – от лица Господа. Габриэл коснулся дерева, вряд ли сознавая, что делает, он просто повиновался инстинкту – укрыться, спрятаться, а потом возопил:

– Боже, помилуй! О Боже, помилуй меня!

Упав около дерева, Габриэл прильнул к земле, цепляясь за корни. Он кричал, и крик его разносился по округе. Звенящий одинокий звук пронизал все живое, пугая уснувших рыб и птиц, отдаваясь эхом в реках, долинах и скалистых горах. Этот крик испугал и самого Габриэла, замершего в смятении у подножия дерева, будто он хотел быть здесь похороненным. Тяжесть на сердце давила, не давая молчать, она задушила бы его, если бы он не вскричал снова. Но крик опять вернулся к нему – тишина ждала Божьего слова.

И тогда из глаз его ручьем полились слезы – он даже не представлял, что может так плакать. «Я рыдал, – рассказывал Габриэл, – как ребенок». Но ни один ребенок никогда не лил таких слез, какие пролил тем утром он, распластавшись у дерева перед Господом. Слезы возникали из глубин, о существовании которых не знают дети, и сотрясали его с такой силой, какую ребенку не выдержать. Габриэл кричал в муках, и каждый его крик, казалось, разрывал горло, дыхание прерывалось, а горячие слезы неудержно лились по щекам, смачивая руки и корни дерева:

– Спаси меня! Спаси меня!

Эхо разносилось повсюду, но ответа не было. Его мольба не доходила.

И все же Габриэл находился в той долине, где, по словам матери, ему предстояло обрести себя. Здесь нельзя было рассчитывать на человеческую поддержку, никто не мог протянуть руку помощи, защитить или спасти. Тут можно было лишь уповать на милость Божью – здесь разыгрывалось сражение между Богом и дьяволом, между смертью и жизнью вечной. А Габриэл слишком долго мешкал, погряз во грехе, и Бог не слышал его мольбы. Назначенный час миновал, и Бог отвратил от него Свое лицо.

– И тогда, – торжественно заявлял Габриэл, – я услышал, как мать нараспев читает молитву. Она молилась обо мне. Ее голос звучал тихо и нежно, совсем рядом со мной, будто она знала, что Бог услышит ее молитву.