Иди, вещай с горы

Он постоянно вспоминал громкие, легкомысленные слова отца Питерса, поднявшие со дна его души потаенные страхи и сомнения, нерешительность и нежность в его отношении к Деборе, и понял, что некая связь между ними была предопределена. Бог послал ему Дебору, чтобы он воскрес к жизни, а Деборе послал его, чтобы избавить от позора, о котором постоянно напоминали ей взгляды мужчин. Эта мысль пронзила Габриэла и полностью им овладела – она была яркой, как видение: где он найдет женщину лучше? Дебора не похожа на надменных дочерей Сиона! Ее не увидят разгуливающей по улицам с распутным видом, сонными глазами, полуоткрытым от похоти ртом или стонущей ночью под забором, полураздетой, стянувшей штаны с какого-нибудь чернокожего юнца. Нет, их супружеское ложе будет местом священным, а дети продолжат честную, достойную жизнь родителей. Габриэл загорелся этой мечтой, но ее быстро сменил дремлющий где-то в глубине низкий страх, подстегнутый застольной беседой, евангелистами, обедом и обидными словами. Он вспомнил, как апостол Павел сказал: «Лучше вступить в брак, нежели разжигаться».

Нужно немного повременить, подумал Габриэл, и понять Божью волю. К тому же Дебора намного старше – на целых восемь лет. Впервые он попытался представить то унижение, какое она испытала много лет назад, когда ее изнасиловали белые мужчины – юбка задрана на голову, открыто сокровенное девичье местечко. Сколько их было? Как Дебора вынесла это? Кричала ли? Потом Габриэл подумал (впрочем, это не очень его заботило – ведь если Христос дал себя распять, чтобы спасти его, грешника, он, ради еще большей Его славы, вынесет все насмешки) о тех ухмылках, грязных намеках, пока дремлющих, но которые поднимутся за ночь, как растение над Ионой, стоит людям услышать, что они с Деборой решили пожениться. Она, бывшая для них на протяжении многих дней живым укором, почти юродивой, – и он, без устали портивший их дочерей и уводящий женщин, ходячий князь тьмы!

Глядя на откормленные лица евангелистов, непрестанно жующие челюсти, Габриэл не смог сдержать улыбки – нечестивые пасторы, вероломные служители, он взмолился, чтобы ему не стать таким же жирным и чувственным. Да сделает Бог его своим инструментом, чтобы в веках звенел тот, являясь сладкозвучным, торжественным и величественным доказательством бесконечной любви и милосердия Создателя! Габриэл дрожал, ощущая присутствие некой тайны, он с трудом сидел на своем месте, ощущая, как свет льется на него с Небес, на него, избранника – должно быть, так чувствовал себя Христос перед вконец сбитыми с толку священнослужителями. Габриэл возвел глаза долу, не обращая внимания ни на любопытные взгляды, ни на покашливания, ни на внезапное молчание за столом. Да, думал он, Бог творит свои таинства, и неисповедимы Его пути.

– Сестра Дебора, – сказал Габриэл, когда провожал ее домой, – Бог вложил в мое сердце одну мысль, и я прошу тебя помолиться вместе со мной и попросить Его указать мне правильный путь.

Ему хотелось знать, догадалась ли она, что у него на уме. Но повернутое к нему лицо Деборы выражало лишь участливое внимание.

– Я постоянно молюсь. Но, конечно, буду теперь молиться еще усерднее, если ты того желаешь.

Именно во время этих неистовых и упорных молитв Габриэлу приснился сон.

Позднее он не мог вспомнить, с чего начинался сон, что в нем происходило и кто еще там присутствовал – вообще никаких деталей. Вообще, были два сна, первый – тусклый, смутный и неприятный – предвещал второй. Из первого сна, своего рода прелюдии, Габриэл помнил только атмосферу, соответствующую его теперешнему состоянию, – тяжелую, полную подстерегающих опасностей. Сатана за спиной Габриэла делал все, чтобы победить его. Той ночью, когда он пытался уснуть, сатана послал к его постели демонов – друзей из прошлой жизни, с которыми Габриэл теперь не знался, они пили и играли в карты, хотя он надеялся, что подобные сцены никогда его больше не смутят, и женщин, каких он знал. Женщины были такими реальными, что Габриэл мог их коснуться, он опять слышал смех и вздохи и ощущал под своими руками их бедра и груди. Габриэл закрывал глаза и твердил имя Иисуса, он звал Его снова и снова, однако предательски охваченная огнем плоть твердела, а женщины смеялись. Почему он один на этой узкой кровати, спрашивали женщины, ведь они ждут его, зачем заковал себя в броню целомудрия, а им оставил лишь вздохи и неутоленное желание? Габриэл испытывал то же самое, каждое движение было для него мукой, каждое прикосновение простыни обжигало, как непристойная ласка, и что ужасно – в воображении все было еще острее и сладострастнее, чем в жизни. Сжав кулаки, Габриэл заклинал кровь изгнать посланцев ада, но и эти его телодвижения не отличались от прочих, и в конце концов он пал на колени и стал молиться. Вскоре Габриэл забылся тревожным сном – то ему казалось, будто его забивают камнями, то он становился участником битвы, то тонул после кораблекрушения, – потом неожиданно очнулся, понимая, что, вероятно, спал, – чресла были залиты спермой.