Иди, вещай с горы

Во время пения Эстер с матерью ушли – значит, они приходили, чтобы послушать его проповедь. Ему трудно было представить, что́ они сейчас говорят и думают. Мелькнула мысль о завтрашнем дне – тогда он снова ее увидит.

– Это не та девушка, что работает в одном доме с тобой? – спросила Дебора по дороге домой.

– Да, – кивнул Габриэл. Сейчас ему не хотелось разговаривать. Поскорее бы вернуться домой, снять влажную одежду и завалиться спать.

– А она хорошенькая. Никогда не видела ее прежде в церкви.

Габриэл промолчал.

– Это ты пригласил ее сегодня?

– Да, – признался он. – Ей не помешает послушать Божье Слово.

Дебора рассмеялась:

– Вряд ли это помогло. Она вышла из церкви такая же холодная и грешная, как и раньше. И мать не лучше. А ты произнес очень хорошую проповедь. Но девчонка, похоже, о Боге и не думает.

– У людей нет времени для Бога. Когда-нибудь у Него не будет времени для них.

Дома Дебора предложила Габриэлу горячий чай, но он отказался. Разделся молча – Дебора с пониманием к этому отнеслась – и лег в постель. Вскоре легла и она – тяжелая ноша, которую утром надо взваливать на себя снова.

На следующее утро, когда Габриэл колол дрова и складывал в поленницу, во двор вышла Эстер и произнесла:

– Доброе утро, ваше преподобие. Не думала сегодня вас увидеть. Была уверена, после такой проповеди вы не сможете подняться. Вы всегда так выкладываетесь?

На мгновение Габриэл замер с топором в руке, потом обернулся и всадил лезвие в полено.

– Как бывает угодно Богу, – ответил он.

– Проповедь была замечательная. Мы с мамой были рады, что пошли.

Габриэл оставил топор в полене, боясь, что иначе разлетятся щепки и заденут девушку.

– Вы с мамой редко ходите в церковь?

– Господь видит, – скорбно вздохнула Эстер, – что у нас мало времени. Мама трудится целую неделю, и в воскресенье ей хочется просто полежать в постели. И она любит, чтобы я оставалась с ней, – добавила она после паузы.

Габриэл посмотрел ей в лицо:

– Ты хочешь сказать, сестра, что у тебя не остается времени для Бога? Совсем не остается?

– Я стараюсь, ваше преподобие, – ответила девушка, глядя на него с отчаянным вызовом загнанного в угол ребенка. – Я правда стараюсь. Но ведь у всех силы разные, разве не так?

– Силу единую всем дает Господь.

– Но, мне кажется, ее можно применять по-разному.

Оба замолчали; каждый понимал, что разговор зашел в тупик. Габриэл повернулся и снова взял в руки топор.

– Ну, всего хорошего, сестра. Буду за тебя молиться.

Эстер еще некоторое время стояла и смотрела на него, на ее лице отобразилась борьба чувств – ярости и изумления; подобное выражение Габриэл часто видел на лице Флоренс. И еще – у старших евангелистов на том памятном воскресном обеде. Этот взгляд так разозлил его, что он не решился продолжить беседу. Эстер передернула плечиками – такого снисходительно-равнодушного жеста ему прежде не доводилось видеть – и улыбнулась.

– Спасибо, преподобный, – сказала она и ушла в дом.

Вот так морозным утром они впервые пообщались во дворе. И не было в этом утре ничего такого, что подсказало бы Габриэлу, к чему может привести их разговор. Эстер обидела его, потому что закостенела в грехе, а он молился о спасении ее души, которая однажды предстанет безмолвно, во всей своей наготе перед Божьим судом. Впрочем, позднее Эстер утверждала, что Габриэл преследовал ее, не спускал с нее глаз, ни на минуту не оставляя в покое.

– По утрам во дворе меня встречал взгляд не священника, – говорила она, – а мужчины, который никогда и не слышал о Духе Святом.

Габриэл же верил, что Бог положил девушку как печать на сердце его – он думал о ней, молился за нее, увещевал, пока еще было время привести ее к Богу.

Однако Эстер не думала о Боге, и, хотя обвиняла Габриэла в том, будто он вожделел к ней в сердце своем, именно она, глядя на него, видела перед собой не Божьего человека, а «красавчика». Даже обращение к нему «преподобный» звучало в ее устах пренебрежительно.

Все началось вечером, когда Габриэл должен был проповедовать. Они находились в доме одни. Хозяева уехали на три дня навестить родственников. После ужина Габриэл повез их на вокзал, а Эстер осталась убираться в кухне. Когда он вернулся, чтобы запереть дом, она еще не ушла и дожидалась его на ступеньках крыльца.

– Я решила задержаться и подождать, пока ты приедешь. Ключей у меня нет, запереть дом не могу, а белые хозяева такие подозрительные. Если что пропадет – не хочу быть виноватой.

Габриэл сразу понял, что Эстер пила – не то чтобы она была пьяная, но ее дыхание отдавало виски. Почему-то это странным образом взволновало его.

– Ты разумно поступила, сестра, – сказал он и строго посмотрел на нее, намекая, что знает о выпивке.

Эстер встретила его взгляд невозмутимой, дерзкой улыбкой – улыбкой оскорбленной невинности – обычной хитрой уловкой женщин.

Габриэл прошел мимо нее в дом и неожиданно для самого себя предложил:

– Если тебя никто не ждет, могу проводить.

– Сегодня никто не ждет, – произнесла Эстер. – Спасибо, преподобный.