Иди, вещай с горы

Габриэл глядел, как Эстер направилась от дверей к кладовке за шляпой и пальто. Одевшись, она молча прошла мимо него и спустилась по лестнице во двор. Эстер открыла калитку и свернула на длинную, тихую, в пылающих солнечных бликах улицу. Двигалась она медленно, втянув голову в плечи, словно ей было холодно. Габриэл провожал ее взглядом, вспоминая, как часто вот так же смотрел ей вслед, только тогда у нее была другая походка, и звенел смех, будто в насмешку над ним.

Когда Дебора спала, он украл деньги и утром отдал Эстер. В тот же день она уволилась и через неделю уехала – по словам родителей, в Чикаго, в поисках лучшей жизни.

После этих событий Дебора стала еще молчаливее. Иногда Габриэл был уверен, что жена знает об исчезновении денег и о том, что именно он их взял. Порой был уверен, что ей известно все – про воровство и причину этого воровства. Но Дебора молчала. Весной Габриэл ушел проповедовать и отсутствовал три месяца. Вернувшись, положил заработанные деньги на прежнее место. Все это время банка пустовала, и трудно было понять, знает Дебора о воровстве или нет.

Надо все забыть и начать жить заново, решил он.

Но летом пришло письмо без обратного адреса и фамилии, только штемпель на марке свидетельствовал о том, что оно из Чикаго. Письмо ему вручила за завтраком Дебора, не обратившая, похоже, внимания ни на почерк, ни на штемпель. Она передала его вместе с пачкой брошюр из Библейского центра, которые оба еженедельно распространяли по городу. Дебора тоже получила письмо – от Флоренс, и, возможно, оно отвлекло ее внимание.

Письмо от Эстер заканчивалось так:

«Понимаю, я совершила ошибку и теперь расплачиваюсь за нее. Но не думай, что ты избежишь расплаты. Не знаю, когда и как это произойдет, но ты обязательно будешь наказан. Я не такая уж праведница, однако плохое от хорошего могу отличить.

Я рожу ребенка и воспитаю его, как мужчину. Не буду читать ему главы из Библии и водить на проповеди. Даже если сын станет последним пьяницей, все равно он будет лучше своего папаши».

– Что пишет Флоренс? – спросил Габриэл, скомкав письмо в кулаке.

Дебора слабо улыбнулась:

– Ничего особенного, дорогой. Но, похоже, она выходит замуж.

К концу лета Габриэл снова ушел проповедовать. Он больше не мог выносить дом, работу, даже сам город – ему опротивело каждый день видеть одни и те же пейзажи и людей, которых он знал всю жизнь. Габриэлу стало казаться, будто над ним посмеиваются, осуждают его, в глазах окружающих он замечал отражение своей вины. Произнося проповедь, не мог отделаться от ощущения, что прихожане, глядя на него, сомневаются, есть ли у него право стоять на кафедре, и презирают его, как в свое время он презирал двадцать три старших евангелиста. Когда грешники с плачем опускались на колени перед алтарем, Габриэл не испытывал прежнего радостного чувства, помня о той, что не склонилась и за которую, возможно, с него спросят на Божьем суде.

Поэтому он бежал от этих людей, от этих молчаливых свидетелей, жил и проповедовал в разных местах, желая обрести вновь священный огонь, однажды преобразивший его. Но был обречен узнать, как узнали пророки, что весь мир – тюрьма для того, кто бежит перед лицом Господа. Нигде не было покоя и исцеления, и забвения тоже не было. В какую бы церковь Габриэл ни входил, грех появлялся там раньше. Грех встречал его вместе с новыми приветливыми лицами, кричал с алтаря, а когда Габриэл поднимался на кафедру, сидел и ждал на скамье. Грех взирал на него со страниц Библии: в Священной книге не было ни единого слова, которое не заставило бы его трепетать. Говоря об Иоанне на острове Патмос, бывшем «в духе в день воскресный»[10], который узрел прошлое, настоящее и будущее и произнес: «Неправедный пусть еще делает неправду»[11], это он, Габриэл, выкрикивая эти слова, чувствовал острую боль. Это он, говоря о Давиде, пастухе, возвышенном Господом и ставшем царем Израиля, пока верующие восклицали: «Аминь!» и «Аллилуйя!» – боролся в цепях своих. И, говоря о дне Пятидесятницы, когда Дух Святой снизошел на апостолов, находившихся вместе наверху в доме, и огненные языки почили на них, вспоминал собственное крещение и то, как оскорбил Духа Святого. И, хотя имя Габриэла писалось крупными буквами на плакатах, самого его хвалили за огромную работу на ниве Божьей, и многие день за днем преклоняли колени с плачем подле него у алтаря, в Библии для него не было слов.