Иди, вещай с горы

В своих странствиях Габриэл видел, как люди отдалились от Бога. Отвернувшись от Него, они одичали: стали поклоняться идолам из золота и серебра, дерева и камня – фальшивым божкам, неспособным их исцелить. Когда он входил в город или поселок, его встречала музыка – не церковная, а инфернальная, потакающая похоти и презирающая праведность. Женщины – многим из них больше пристало сидеть дома и учить внуков молиться – каждый вечер сладострастно извивались в прокуренных, пропахших запахом джина барах и пели «для любимого». Но «любимым» для них был всякий мужчина в любое время суток – утром, днем или ночью. Если один уезжал из города, его сменял другой. Мужчины могли утонуть в их жаркой плоти, а они бы этого и не заметили. «Все для тебя, и если ты не успел, это не моя вина». Женщины посмеивались над Габриэлом – «такой красавчик, как ты?» – и предлагали познакомить с высокой, смуглой девушкой, которая быстро отвадит его от Библии. Он спасался бегством – женщины его пугали. Габриэл стал молиться за Эстер. Ведь она может начать вот так же проводить дни, как эти женщины.

И во всех городах, где он побывал, лилась кровь. Казалось, не было ни одного дома, где кровь не взывала бы о мести; не было ни одной женщины, поющей под дерзкий звук трубы или веселящейся перед Господом, у которой не убили бы безжалостно отца или брата, любимого или сына; чья сестра не стала бы игрушкой в руках белых мужчин, а ей чудом удалось избежать той же участи. Не было ни одного мужчины, молящегося или сквернословящего; бренчащего одиноким вечером на гитаре блюз или яростно в экстазе лабающего ночами на трубе, которого не принудили бы наклонять голову и пить мутноватую жидкость белых мужчин. Не было ни одного мужчины, чью честь не погубили бы в корне, чьи чресла не обесчестили, а семя не рассеяли впустую или, что еще хуже, дали возможность прорасти, – тогда эти несчастные жили в постоянном стыде и гневе, в бесконечной борьбе. Их родственные связи были обрублены, сами они – пылинки, презрительно брошенные в вечность, опозорены – где они осядут, где пустят ростки, какие принесут плоды? Даже имена носили они чужие. Позади них была тьма, ничего, кроме тьмы, вокруг – разруха, а впереди – только адское пламя… Племя незаконнорожденных, далекие от Бога, вопиющие в пустыне!

И, что удивительно, из неведомых прежде глубин на Габриэла взирала его вера. Несмотря на окружавший его порок и тот, от кого он бежал, впереди виделось нечто вроде пылающего маяка, свидетельствующего о силе искупления грехов, именно о ней Габриэл должен проповедовать до самой смерти. Ее невозможно отрицать, хотя она и сокрушила его. Никто из живущих не был ей свидетелем, а он был и потому должен хранить веру. Нет, он не вернется в Египет ради друга, или любовницы, или незаконнорожденного сына и никогда не отвратит лицо свое от Бога, как бы плотно ни сгустилась тьма, в которой Он скрывает от него Свой лик. Наступит день, и Господь даст Габриэлу знак – тогда рассеется тьма, и Господь поднимет его, павшего так низко.

Почти одновременно с Габриэлом домой вернулась и Эстер. Мать и отчим ездили на Север, чтобы забрать ее безжизненное тело и живое дитя. Вскоре после Рождества, в последние тусклые дни года Эстер похоронили на кладбище при церкви. Был жуткий холод, земля обледенела, как и в те дни, когда Габриэл с Эстер были близки. Он стоял рядом с Деборой, держал ее дрожавшую от холода руку и смотрел, как длинный, простой, без украшений гроб опускают в землю. Мать Эстер застыла на краю глубокой ямы, прижавшись к мужу, а тот держал на руках младенца. «Господи помилуй! Господи помилуй!» – затянул кто-то; откуда-то рядом с матерью появились старухи в черном, они поддерживали женщину. Мерзлая земля застучала по крышке гроба – младенец проснулся и заплакал.

Габриэл молился, чтобы ему простили смертный грех. Молился, чтобы, когда придет время, Бог дал ему знак, что он прощен. Однако заплакавший на кладбище ребенок успел натворить в жизни много зла, покуролесить всласть и умереть, а Габриэл все еще не получал знака.

Сын рос на его глазах – чужой отцу и Богу. Дебора, подобревшая после смерти Эстер к ее семье, рассказывала, как портили Ройала безмерно баловавшие его бабка и дед – они души в нем не чаяли, уверяя, что вряд ли во внуке есть кровь белых – слишком уж он похож на Эстер, точная ее копия. Порой Дебора хмурилась, говоря об этом, а иногда улыбалась.