Иди, вещай с горы

Дня не проходило, чтобы Габриэл не видел своего утраченного сына или не слышал о нем, а тот с возрастающей заносчивостью носил печать обреченности на своем лице. Габриэл наблюдал, как безрассудный юноша, подобно сыну Давида, катится в пропасть, предназначенную ему с момента зачатия. Казалось, он держался развязно чуть ли не с первых шагов и стал ругаться, едва начав говорить. Габриэл часто видел его на улице – вместе с другими подростками Ройал играл на краю тротуара. Однажды, когда он проходил мимо, один мальчишка произнес: «А вот идет преподобный Граймс» – и почтительно поклонился. Ройал же дерзко посмотрел на него, сказал: «Здравствуйте, преподобный!» – а потом неожиданно расхохотался. Габриэл хотел остановиться, улыбнуться мальчику и благословить, дотронувшись до его лба, но передумал и продолжил путь. За спиной послышался громкий шепот Ройала: «Думаю, у него громадный», и мальчишки дружно рассмеялись. Габриэл вдруг представил, как тяжело было матери видеть, что невежество сердечное вело его прямиком в ад.

– Хотела бы я знать, – однажды проговорила Дебора, – почему она назвала мальчика Ройал? Может, так звали его отца?

Габриэл знал, почему. Он сказал Эстер, что если Господь пошлет ему сына, то он назовет того Ройал, ведь через царский род пришла в мир вера – и его сын будет царский ребенок. И Эстер запомнила это. Давая жизнь ребенку, не упустила возможности посмеяться с помощью имени над ним и его отцом. Значит, она умерла, полная ненависти к нему, и унесла с собой в вечность проклятие им обоим.

– Это может быть имя его отца, – ответил Габриэл, – если только имя не дали на Севере в больнице после… ее смерти.

– Его бабушка, сестра Макдональд, – жена писала письмо и, говоря с ним, не поднимала головы, – считает, что отец – скорее всего, один из парней, которые, держа путь на Север, перебиваются здесь случайными заработками. Сам знаешь, кто-то из ниггеров, кому не сидится на месте. Она думает, что кто-нибудь из них и есть виновник несчастья дочери. Она говорит, что Эстер никогда не поехала бы на Север, не надейся она отыскать там отца ребенка. Потому что, уезжая, она уже была беременная, – добавила Дебора, отрываясь на мгновение от письма. – Это точно известно.

– Пожалуй, – неохотно согласился Габриэл. Его раздражала непривычная болтливость жены, но он не решался остановить ее. А Эстер лежит сейчас в земле – неподвижная и холодная, подумал он. Эстер – такая живая и бесстыдная в его объятиях.

– И еще сестра Макдональд говорит, – продолжила Дебора, – что у дочери, когда она уезжала, было совсем немного денег, и им пришлось высылать ей, сколько могли, особенно под конец срока. Мы как раз вчера об этом говорили – по ее словам, Эстер решила уехать внезапно, никакие уговоры не помогли. Мать не хотела вставать у нее на пути, но, если бы знала, в чем дело, не отпустила бы ее от себя.

– Странно все-таки, – пробормотал Габриэл, – что она ни о чем не догадалась.

– Ничего даже не заподозрила: ведь Эстер всегда все рассказывала матери – между ними не было секретов, они были как две подружки. По ее словам, она и вообразить не могла, что дочь скроет от нее, что попала в беду. – И Дебора устремила вдаль взгляд, полный жалости и боли. – Бедняжка, должно быть, она очень страдала.

– Какая необходимость вам с сестрой Макдональд сидеть и целыми днями переливать из пустого в порожнее? – отозвался Габриэл. – Столько лет прошло! Мальчик почти вырос.

– Ты прав, – кивнула Дебора, опять склоняя голову. – Но некоторые вещи не так просто забыть.

– Кому ты пишешь? – спросил он. Воцарившаяся тишина теперь так же угнетала его, как прежде – разговор.

– Твоей сестре Флоренс. Передать от тебя что-нибудь?

– Ничего. Напиши, что я молюсь о ней.

Когда Ройалу исполнилось шестнадцать лет, началась война, и всех молодых людей – сначала сыновей из семей белых, а потом сыновей и его народа – разбросало по разным странам. Каждый вечер Габриэл на коленях молился, чтобы Ройалу не пришлось воевать.

– А я слышала, что он сам хочет попасть на войну, – сказала Дебора. – Его бабушка говорила, что он каждый день скандалы устраивает из-за того, что та не позволяет ему записаться в добровольцы.

– Похоже, эти молодые люди не угомонятся, пока их не изувечат на войне или вообще не убьют, – угрюмо произнес Габриэл.

– Ты же знаешь молодежь! Они никого не слушают, а когда начнут что-то понимать, будет поздно.