Иди, вещай с горы

Когда Дебора заговаривала о сыне, внутри Габриэла что-то замирало от ужаса. Много раз хотел он облегчить душу и открыться жене, но она не давала ему возможности. Дебора не говорила ничего такого, что позволило бы впасть в исцеляющее смирение и исповедоваться или сказать наконец, как сильно он ненавидит ее за бесплодие. Дебора не требовала от Габриэла того, что давала сама, – в этом ее, во всяком случае, нельзя было упрекнуть. Она вела дом и делила с ним ложе, как и прежде, ухаживала за больными и утешала умирающих. Супружество, которое в представлении Габриэла должно было принести одни насмешки, – напротив, возвысило его в глазах других, и теперь никто не мог вообразить, чтобы каждый из них выбрал себе другую пару. Даже плохое здоровье Деборы, слабевшей с годами, из-за чего она все чаще оставалась в постели, бесплодие и старый позор выглядели как таинственное доказательство ее богоизбранности.

После последних слов жены Габриэл произнес: «Аминь» – и откашлялся.

– А ты знаешь, – продолжила она с прежней веселостью, – порой он напоминает мне тебя в молодости.

Габриэл не посмотрел на жену, хотя чувствовал на себе ее взгляд, а потянулся за Библией и раскрыл ее.

– Молодые люди не изменятся, если Иисус не войдет в их сердца.

На войну Ройал не пошел, но тем же летом уехал в другой город и устроился рабочим на судоремонтный завод. До конца войны Габриэл его не видел.

В тот день, который ему никогда не забыть, он шел после работы за лекарством для Деборы, которая слегла с болью в спине. Было не поздно, но улицы были мрачные и пустые – лишь в небольших островках света, льющегося из бильярдных и баров, вырисовывались фигуры белых мужчин, стоявших небольшими группками. Когда Габриэл проходил мимо, разговор смолкал, в полных ненависти взглядах сквозило неприкрытое желание убить его. Однако он шагал молча, склонив голову; к тому же все знали, что Габриэл – проповедник. Кроме него, на улице не было ни одного чернокожего.

В то утро за городом нашли труп солдата с раскромсанным телом, униформа его разодралась, и в местах разрывов черной кожи выступила кровоточащая красная плоть. Он лежал лицом вниз у корней дерева, вцепившись ногтями в истоптанную землю. Солдата перевернули – его рот был широко раскрыт, в глазах застыло выражение изумления и ужаса. Промокшие от крови брюки были разорваны, открыв при холодном, бледном утреннем свете чресла с густыми волосами, слипшимися от крови в черно-рыжий комок, и, казалось, еще пульсирующую рану. Труп в полном молчании перенесли домой, оставив за закрытыми дверями с родными, которые сидели, плача, молясь и взывая о мщении.

Один из мужчин плюнул прямо под ноги Габриэлу, но тот невозмутимо двинулся дальше, и за его спиной кто-то одобрительно произнес, что он хороший негр и от него вреда нет. Габриэл надеялся, что с ним не заговорят и ему не придется улыбаться этим белым мужчинам. Он шел, сдерживаемый осторожностью, как стрелой, и молился, как учила мать, о ниспослании милосердной помощи. И в то же время перед его глазами стояла картина: он бьет ногой белого мужчину по голове – еще и еще, пока та не повисает на сломанной шее, а безжалостная нога не обагряется потоком хлынувшей крови. «Сама рука Божья увела сына из города, – подумал Габриэл, – ведь, останься он здесь, его бы непременно убили», – и тут, свернув за угол, наткнулся на Ройала.

Сын был теперь с него ростом – широкоплечий и худой. В новом костюме – синем, в широкую голубую полоску; под мышкой – сверток в коричневой оберточной бумаге, перевязанный бечевкой. Мгновение оба смотрели друг на друга. Во взгляде Ройала сквозила враждебность, потом, признав Габриэла, он вынул изо рта зажженную сигарету и приветствовал того несколько раздраженно: «Здрасьте, сэр». Голос его звучал грубо, дыхание отдавало виски.

У Габриэла в горле встал ком, и он не сразу ответил. Затем с трудом проговорил: «Здравствуй!» Они стояли, дожидаясь, не скажет ли другой что-нибудь более существенное. Молодой человек уже собрался продолжить путь, но тут Габриэл вспомнил о белых мужчинах за углом.

– Эй, парень, – сказал он. – Ты в своем уме? Разве непонятно, что тебе нельзя разгуливать здесь?

Ройал посмотрел на него неуверенно, не зная, рассердиться ему или рассмеяться, и тогда Габриэл изменил тон: «Я только хотел предупредить – будь осторожен, сынок. Сегодня на улицах одни белые. Вчера ночью они… убили…»

Он замолчал. Ему представилось, словно во сне, распростертое на земле неподвижное тело Ройала, и на глазах выступили слезы.

На лице Ройала мелькнуло нечто отдаленно похожее на презрительную жалость.

– Да, знаю, – резко ответил он. – Но меня никто не тронет. Одного ниггера им на неделю хватит. Мне тут недалеко.