Иди, вещай с горы

И тут угол, на котором они стояли, казалось, закачался под тяжестью смертельной опасности. Это продолжалось мгновение, к ним будто устремились смерть и разрушение: двое чернокожих мужчин, одни в темном, безмолвном городе, по которому, как хищники, крадутся белые мужчины, – на что им надеяться, если их застанут тут за тихим разговором? Наверняка подумают, что ниггеры готовят план мщения. И, чтобы спасти сына, Габриэл решил уйти.

– Храни тебя, Господь, сынок, – сказал он. – Уходи, не задерживайся.

– Да. Спасибо. – Ройал отошел, но, поворачивая за угол, оглянулся. – Вы тоже поосторожнее, – добавил он с улыбкой.

Молодой человек скрылся за углом. Габриэл прислушался к звуку удалявшихся шагов. Постепенно все стихло – никто не угрожал Ройалу, и скоро повсюду воцарилась тишина.

После этого случая не прошло и двух лет, как Дебора сообщила ему, что его сын умер.

Джон пытался молиться. В церкви было шумно – вокруг все молились, плакали и пели. Солировала сестра Маккендлес, она чуть ли не одна пела гимн, другие же, не переставая, стонали и рыдали. Этот гимн сопровождал Джона с рождения:

«Боже, я иду, Боже,Я уже обулся».

Джон мысленно видел, как женщина стоит на святом месте, прося Господа спасти тех, кто сейчас молит Его об этом, – голова запрокинута, глаза закрыты, ноги отбивают ритм на полу. Сейчас она не была похожа на ту сестру Маккендлес, которая порой навещала их. Та каждый день ездила в центр города, где работала на семью белых, и, возвращаясь вечером домой, с трудом поднималась по длинной темной лестнице. Теперь ее лицо преобразилось, все стало новым благодаря исцеляющей силе спасения.

«Спасение возможно, – звучал внутренний голос. – Бог существует. Смерть может настигнуть тебя в любой момент – так чего ты медлишь? Сейчас самое время обратиться к Господу». Спасение реально для всех собравшихся – значит, и для Джона тоже. Стоит протянуть руку – и Бог коснется ее, стоит возопить – и Он услышит. Ведь все остальные, которые радостно взывают к Нему, тоже когда-то тонули в грехах, как он сегодня, но обратились к Богу, и Он их услышал и избавил от страданий. А что Бог делает для других, Он может сделать и для тебя.

Но от всех ли страданий? Почему плачет мать? Почему хмурит брови отец? Если Божья сила так велика, почему в жизни столько горя?

Раньше Джон не думал об этом; скорее, не думал так определенно. Так было всегда, все последние годы, совсем рядом, но он не размышлял над этим. Однако сейчас вопрос встал ребром, был постоянно перед глазами – никак не избежать, его зияющая пасть все больше ширилась. Казалось, эта пасть вот-вот поглотит его. Только рука Господа могла помочь. Но через мгновение Джон понял (по болезненно охватившему его смятению, которое смяло – навсегда? – странное, однако успокаивающее состояние сознания), что рука Господа подведет его к упорно выжидавшей жертву пасти, к оскаленным зубам, к жаркому дыханию огня. Он окажется во мраке и останется там, пока в некое непредсказуемое время рука Господня не коснется его и не извлечет оттуда. Тогда он, Джон, пребывавший прежде в темноте, перестанет быть собой, а будет другим человеком. Он изменится навсегда – посеянного в бесславии, его поднимут во славе: он родится заново.

И тогда он не будет сыном своего отца, а будет сыном Царя Небесного. Ему не придется испытывать страх перед земным отцом – ведь в случае ссоры он всегда сможет прибегнуть к помощи другого Отца, который любит его и сошел на землю, чтобы умереть ради него. Они с отцом станут равными перед Богом. Отец больше не сможет бить его, презирать и высмеивать – ведь он, Джон, избранник Божий. И говорить с отцом он будет, как обычно друг с другом мужчины, как сыновья с отцами – не со страхом, а с нежным доверием, не с ненавистью, а с любовью. Отец не отвергнет сына – ведь сам Бог избрал его.

Но, содрогаясь в ужасе от собственных мыслей, Джон понимал, что желает иного. Он не хотел любить отца, он хотел его ненавидеть, пестовать это чувство и однажды выразить его словами. Джон не нуждался в отцовских поцелуях – слишком много побоев перенес раньше. И с трудом представлял день, когда ему вдруг захочется взять отца за руку – как сильно бы он сам ни изменился. Сегодняшняя смута в душе не могла вырвать с корнем ненависть, она крепко сидела в нем – единственное, что оставалось неколебимым.

Джон, смущенный и измученный этими мыслями, еще ниже склонил голову перед алтарем. Вот если б отец умер! – тогда для Джона открылась бы дорога, как открывается она для других. Но и, будь отец в могиле, Джон по-прежнему ненавидел бы его: ведь тот и в этом случае остался бы его отцом. Могила – недостаточное для него наказание, нужно, чтоб восторжествовала справедливость, свершилась месть. Ад, вечный, непрекращающийся, неугасимый – вот удел отца, и он, Джон, должен видеть его гибель своими глазами и улыбаться, смеяться громко, услышав наконец вопли отца о пощаде.

Но и тогда не наступит конец. Отец – это навсегда.