Идолы театра. Долгое прощание

Ужас современного человека состоит в отсутствии наказания за проступок. Именно так: отсутствие наказания становится сплошным самонаказанием. Отсутствие контроля превращается в тотальный самоконтроль. Символическое насилие состоит не в том, что человека награждают или карают. Награда вызывает наслаждение от того, что тебя заметил Отец. Наказание также вызывает своего рода отрицательное наслаждение, возбуждая темную сторону «Я». Гарри Стек Салливан утверждает, что в устройстве личности на базе межличностных отношений формируются три структуры: «хорошее Я», «плохое Я» и «не-Я»[177]. «Хорошее Я» представляет собой престижный репутационный статус человека в глазах общества или референтной группы: ему соответствуют архетип Персоны К.Г. Юнга и регистр Символического Ж. Лакана.

«Плохое Я» – это вытесненный иллюзорный сценарий собственной протестной идентичности, который раздражает общество, но льстит самому человеку в качестве его легитимированного двойника: ему соответствуют архетип Тени и регистр Воображаемого. «Я-хороший» и «Я-плохой» содержат в себе вполне воспроизводимый опыт позитивных и негативных впечатлений от ребенка от общения со взрослыми и человека от коммуникации с социумом. И только «не-Я»

вмещает вытесненное в результате диссоциации бессознательное, которое никогда уже не может быть восстановлено: оно отторгается и обществом, и человеком в качестве невыносимого, ужасного, – следовательно, оно навек утрачено. Уровень «не-Я» напрямую указывает на абсолютную пустоту Реального, самость, предельное желание, объект-вещь. «Не-Я» – это экзистенциальная бездна.

В неё страшно смотреть. Кнут и пряник классической дисциплинарной цензуры работают с интенциями «Я-хороше-го» и «Я-плохого». Сентиментальное насилие либерализма провозглашает ироничное равнодушие, вызывая к жизни адское «не-Я». Именно это и является самым мучительным.

Сценарии «Я-хорошего» и «Я-плохого» в структуре идентичности «Я» работают под впечатлением от Другого, они подвержены воспоминаниям, они подлежат реконструкции. Данные сценарии ориентированы на мнение Отца, обозначающего субъекта позитивно или негативно. Смерть Отца в постмодерне делает невозможным формирование этих защитных механизмов, потому что больше нет означающего тебя Большого Другого. Блокировка нарративов «удобной» или «неудобной» идентичности сталкивает человека с необходимостью взглянуть в лицо чему-то невыносимому, чей взгляд вызывает не временную боязнь осуждения, а базовую тревогу. Это – взгляд самости: нечто, не связанное со зрением, с оптикой экрана желания, с желаниями как таковыми. Кастрация Символического вынуждает человека столкнуться с абсолютной свободой как источником сакрального трепета, нуминозного ужаса, фрейдовского страха Angst – тревоги смерти, пустоты и самоутраты.

Казалось бы, со смертью Отца человек оказывается свободен от означающих, от запретов и поощрений, но это – страшная свобода, свобода как источник базовой тревоги. Абсолютный ужас перед свободой возникает не тогда, когда человека наказывают, а когда человека забывают, бросают, «отменяют».

«Свободное» общество тем самым наказывает субъекта с особой жестокостью: оно лишает его означающих. Тебя не наказывают и не хвалят, не запрещают и не поощряют. В один прекрасный день тебя просто перестают замечать, обманывая все твои экспектации и надежды. Ты становишься «нерукопожатным», а для современного человека, живущего воображаемыми идентичностями социума, нерукопожатность – страшнее самой суровой казни. Ты утрачиваешь пристежки к тому иллюзорному бытию, которое создает символический капитал. В лучшем случае, твой протест против происходящего занижают в сакральной значимости, подвергая уничижительным шуткам и осмеянию, в худшем – тебя попросту нет. На каком-то этапе ты доходишь до такого отчаяния, что начинаешь радоваться даже газлайтингу как извращенной стратегии общественного внимания, желая для себя нанесения удара по идентичности, с тем, чтобы реставрировать второй из воображаемых защитных механизмов – «плохое Я». Но такой удар больше не наносится, потому что мертвому Отцу нет дела до твоей идентичности как таковой, как «хорошей», так и «плохой»: личность остается наедине с Angst, и ничто отныне не может прервать катастрофы их диалога.