Идолы театра. Долгое прощание

Взаимное разочарование должно было рождаться из мигания спайки между национализмом и либерализмом, этницизмом и космополитизмом. Двойного разочарования не произошло. Последние разработки Фукуямы[185] окончательно отменили «конец истории» и провозгласили полную легитимную совместимость национализма и либерализма, подведя под эту совместимость, которая и так существовала в травматической реальности свободного рынка, символическое обоснование. Украина как средоточие национализма была поддержана идеологически при помощи манипуляций с теорией общественного договора о всеобщей воле Жана-Жака Руссо

[186], то есть, генезис этнического Левиафана из химеры свободы получил свое подтверждение не только через мультикультурные наслаждения, но и через право,

о чем мы писали гораздо раньше, предчувствуя всё это[187]. Обвинения Запада в «предательстве интересов» вполне улеглись на мягкую почву смарт-силы, соединившей этнический нарратив идола рода с космополитическим нарративом идола рынка в сознании рядового украинца. Если провести параллель между эзотерикой современного нацизма и традиционной славянской мифологией, то можно сказать, что Запад как Большой Другой играет для Украины роль не народного, но уважаемого элитарного божества-покровителя, главы княжеского рода Перуна, бога войны. А национализм заместил народное божество земли – Рода. Образы «Байдена» и «Бандеры» как неких собирательных фигур оказались вполне совместимыми в постмодерном пантеоне идолов.

Двойного разочарования не произошло. Дуализация мира, четко разделившегося на два полюса, показала, что Запад готов принять и оправдать любые этнические химеры. Однако неосуществимость утопии на социальном уровне не отменяет ее действенности на антропологическом и психологическом уровне. Карл Манхейм считал утопии вполне реалистическими и сбывающимися, учитывая их научный потенциал, выгодно отличающий их от консервативных идеологий[188]. Тоска по традиции как самый глубинный фантазм современного человека, озабоченного смертью Отца, подтверждается тем, что после третьей волны постмодерна мир вступает в нео(мета)модерн (четвертую волну): эпоху актуализации ценностей моральности, духовности, аутентичности, принципиальности, цивилизационных коннотаций, субъектности и солидарности. Релятивизм завершен. Наступившая бинарность подтвердила это. Человек долго не может быть тем, что Деррида назвал «граммой»[189]

– следом собственного следа, знаком желания, пустым негативным местом. Пришло время для готовности к нравственному поступку.

Человек нашего времени оказался на перекрестке, причем его пребывание на нем сильно затянулось: прощание с идолами прошлого оказалось долгим и мучительным. Человек стоит между двумя грандиозными «накануне» и не знает, что ему предпринять. Его ожидают две дороги: дорога языка и дорога дискурса. Попробуем разобраться с ними. Язык как дом бытия указывает на классический путь Мартина Хайдеггера. При этом нельзя забывать также и о Гегеле, Гуссерле, Ясперсе, Лакане, Витгенштейне, Гадамере, Юнге: дух важнее знака. Язык воплощает бытие, но не может передать всю его полноту. Архетип остается недосказанным, умалчиваемым, плавающим между строк и фраз языка, он оседает в подтексте. В этом блеск и нищета перевода бытия на «язык языка». Логос отражается в Письме «не весь»: субъектность как носитель Логоса остается в избытке Реального, слишком Реального. То, о чем не следует говорить, – поэзия духа – намекает о себе через ауру, и поэтому мы восхищаемся произведениями искусства. Художник и поэт знает об этой онтологической истине и воплощает архетип опосредованно, через зеркало метафоры. В этом и состоит эффект спектакля, классической трагедии, использующей одни имена для обозначения других, отступающей в возвышенном пафосе перед бездной и транслирующей ее «скрытой в песне», будто обмотанной в покрове, дабы человек не обжёгся, как сказал любимый поэт Хайдеггера Гельдерлин, «лучом Отца»[190].