Идолы театра. Долгое прощание

Идолы театра – совокупное название идолов пещер, идолов языка и идолов рода. Ощутив нехватку, человек заслоняется от внутренней пустоты Реального разного рода воображаемыми историями о себе: «Я – патриот» (идол рода); «Я – космополит» (идол языка); «Я – Бог» (идол пещер). Эти воображаемые истории состоят из кирпичиков символов, которые подбрасывает культура, замещая отсутствующие элементы идентичности. Вхождение человека в культуру – инкультурация – это символическое пристегивание себя к идолам, наложение на рану закрытого или открытого шва. Оно осуществляется через язык, входя в который человек восполняет нехватку индивидуального дискурса коллективным дискурсом идеологии. Из этого вырастают массовые психозы в политике.

Идеология, как и религия, является ценностным порождением, но, в отличие от религиозной традиции, коей для России является преимущественно православие, что не исключает его открытости миру иных традиций в рамках одного государства, любая секулярная идеология не предполагает выражения свободы субъектности через целое, как это имеет место в традиции. В идеологии присутствует замкнутый цикл – герменевтический круг – принудительно согласованных историй, где одно понятие определяется через другое: А=В, потому что В=А («Я дерусь, потому что я дерусь», – в героической риторике Портоса). Впрочем, справедливости ради, следует отметить, что идеологические черты, та же тавтологическая логика, свойственны и другим формам культуры: религии, философии и даже мистике, поскольку, согласно гегельянской диалектике, любые крайние, базовые категории определяются друг через друга, ибо сущее есть сущее, Бог есть Бог, бытие есть бытие. Мы бы даже сказали, что речь здесь идет не столько о тавтологии как замыкании дискурса на себе, сколько о разрыве в дискурсе в пользу остановки мышления, когда речь идет о вещах, выходящих за его пределы.

Психоаналитик – это триггер, который вторгается в спайку и нарушает согласованную работу регистров. Кольца психики распадаются, и обнажается духовная бездна. Заглянув в нее, субъект видит собственную Тень и испытывает нуминозный ужас Angst. Пребывать в таком состоянии невыносимо: начинается невроз. Ненависть к Тени он проецирует на того, кто её извлек, то есть, – на экзорциста, на диагноста. Обыкновенный фашизм начинается с коллективной ненависти общества к психоаналитику: врачу, художнику, поэту, философу, – изгоняемому из этого общества. Диагност – это Трикстер,

который пересекает недозволенную границу,

именно он вспарывает тонкую грань межу внешним благополучием и внутренним безумием, нежностью и агрессией, сентиментальностью и насилием. Аналитик выворачивает наружу структуру личной и социальной психики, оголяя изнанку – то, о чем субъект не знает, но и знает одновременно, пугаясь собственных деструктивных и конструктивных возможностей.

Платон говорит о некой таинственной грани между явлениями, которая пребывает между ними, не являясь ни тем, ни другим, но представая совершенно особым образованием, соединяющим и разъединяющим то и другое одновременно, мир идей и мир вещей, архетип и символ. Сергей Николаевич Булгаков в качестве такой грани между божественным и человеческим миром выделяет Софию как женственную ипостась священной любви Творца к своему творению[212]. У Жака Лакана есть понятие «экстимное» для обозначения внутренней грани между тем, что уже не есть бессознательное, и тем, что еще не есть сознательное, между экстравертным и интровертным началами, обсессивной расколотой субъектностью «Я» и Другим[213]. Именно по этой тонкой «софийной» грани архетипа и символа движется психоаналитик, что еще раз доказывает родство критической теории и религиозной философии. Психоаналитику, как и священнику, належит, используя слово, проникнуть в темные бездны бессознательного, чтобы, преодолев все непристойные страсти, выйти к свету, к наиболее высокому и духовному в человеке, заложенному на уровне архетипа самости. В кинотексте Д. Линча встречается интересная метафора для обозначения экстимного, приграничного, сакрального – Человек-Загадка как воплощение внутреннего голоса совести, результата субъективации внешнего Закона.