Идолы театра. Долгое прощание

Одной из главных идей постмодернистского философствования в оптике идеологии цифрового глобализма является номадизм, сменивший собой интертекстуальность, Письмо, Другого и другие понятия раннего постструктурализма, еще сохранявшие онтологические адеквации и порой даже приближенные к крипторелигиозному стилю мышления по своей консервативности. В позднем политическом постмодерне движение без начала и конца рассматривается в качестве оптимального условия для формирования «гибких» скользящих идентичностей в негативной диалектике вечного семиозиса[233]. Когда скорость движения достигает максимума, оно проявляет имманентную статичность и как будто «зависает» в воздухе.

«Вторая космическая скорость» – название, данное американским культурологом Марком Дери парадоксальному движению символического капитала и знаковой информации в сетевом пространстве[234], где места для сакрального времени в оптике раннего Левинаса уже не остается. Время глобалистической пропаганды демонстрирует чудовищную внутреннюю устойчивость. Возникает эффект кресла-катапульты: нам кажется, что мы катапультируем в сети, но на самом деле мы не отрываемся от своего места перед экраном. Время, умноженное на время, терпит поражение, попытки освободить его от пространства приводят к ликвидации времени, подобно тому, как к смерти субъекта приводят попытки освободить его из тисков структуры.

После эфемерной победы постмодерна над бытием время лишилось своего трансцендентного источника – вечности – и превратилось в летящее на огромной скорости бесконечное настоящее, фатальное настоящее, застывшее настоящее, «вечное настоящее» и в то же время «отсутствующее настоящее»

(по Алену Бадью, «present defaults»[235]), где знаки и значения, события и воспоминания смешиваются, где нет прошлого и будущего, памяти и мечты. Если Ж. Деррида полагал, что настоящего не существует, потому что прошлое оставляет в нём свои следы, а будущее – абрисы своих очертаний[236], выступая за стихийно диалектический каузальный интертекстуальный поток

бергсоновской темпоральности, сохранивший еще связь с августиновским временем «в душе» и со священным временем Другого (отличия), то постсовременность выдвинула паттерн времени как самозамкнутого момента площади – стояния субъекта в застывшем миге. Несмотря на акаузальность такого момента, радикального разрыва здесь не происходит. «Вечное настоящее» не повторяет гетевской формулы: «Остановись, мгновенье, ты прекрасно», – и не выводит нас на метафизику вечности, но, будучи лишенным живой реальной связи

с исторической памятью и футурологической перспективой, в качестве знака (скользящего означающего, туристического сувенира самости) включается в имманентное время движения капитала, пришедшее на смену трансцендентному времени истории. Деконструкция линейной истории от прошлого через настоящее к будущему, истории с божественным внеисторическим источником в высшем бытии, приводит к тотальному забвению исторической памяти. Общество без исторической памяти не в состоянии построить будущего, потому что образовавшийся вакуум тут же наполняется идеологическими проектами ложной политической памяти, рекламирующей те или иные травмы.

Событие встречи с Другим, происходившее в некогда сакральном времени становления духовных ценностей, в постмодерне превратилось в коммуника™вное событие, происходящее в рыночном времени циркуляции символических знаков. Историческая память вытесняется на периферию активной пропагандой корпоративных триумфов транснациональных компаний, «философия фирмы» пытается захватить философию Логоса и Духа. Если у Левинаса встреча с Другим предполагала присутствие Бога в общении между субъектами, то теперь встреча с Другим обозначена присутствием исключительно знака. Время в Боге – это священная библейская история. В её позитивной диалектике есть место для метафизики. Время без Бога – это негативная диалектика замкнутой на себе пропаганды, перформативного дискурса.

Встреча с Другим в Боге – это Откровение. Встреча с Другим без Бога – это болтовня, трёп, развлекательная и прагматическая коммуникация. Коммуникативное событие преполагает детерминацию значения знаком, «массажирование» месседжа при помощи медиа – жестов ремедиации и премедиации. Знак включает означаемое в любой контекст и рождает «историю», поданную в качестве «факта». Если в сакральной истории события определяются ценностями, в позитивистской истории – объективными (насколько они вообще существуют) документальными сведениями, то в рекламной истории универсальную демиургическую силу обретает дерридианский знак. Именно знак формирует имидж, концепт, образ и нарратив «события»,