Идолы театра. Долгое прощание

С другой стороны, постмодерное искусство – это искусство примордиальной бездны, оно препарирует образы инфернальной мифологии в новые химеры. Отсюда – наслаждение смертью, декаданс, культ суицида и мотивы некрофилии в современном искусстве. Идолы рода и идолы рынка переплелись в нем причудливом сочетании либерального и этнического начал. Любой постмодерн представляет собой трансформированную архаику, возрождение первой волны развития общества в составе третьей. Распад триады времен лишает человека священного мифологического чувства бытия как истории, и это чувство подменяется игрой. Игра означается как «креативность», она полностью подменяет творчество менеджерской находчивостью.

На смену категории оригинальности и таланта приходят образы тренда и бренда. Постмодерный арт не интересуется вечностью: это искусство иронии, мгновения, развлечения, текущей текучести,

в которой оригинал и копия, ценность и подделка, реальность и виртуальность, коммуникация и событие растворяются в друг друге. Речь идет о бесконечной трансгрессии, перетекании всего во всё, в движении, призванном длить и длить наслаждение. Клиповая, мерцающая картография современного искусства оказывается приютом для бездомного отчужденного человека. Интересен момент субъективации в современном искусстве: исчезли онтологические адеквации как подспорье объективных эстетических критериев. Значит, арт-критика, о которой мечтал Левинас в качестве экзегетической альтернативы художественному вымыслу, уступила место

арт-журналистике, в которой субъект не имеет право ничего оценивать, а лишь феноменологически

описывать увиденное и услышанное.

В современном искусстве нивелируется даже та ценность, которой до конца пытался быть верным постмодерн: ценность диалога с Другим. В гипертрофированной коммуникативной интерактивности современного искусства нет подлинного понимания, которого требует диалог. Вместо диалога мы имеем дело с: отнятая у человека активность превращает его в пассивного пользователя. Сотни записанных на электронный носитель фильмов не будут пересмотрены. Сотни комментариев останутся без ответа. Смех за кадром в сериале указывает, когда следует смеяться тоталитарным способом. Ксерокс копит сотни и тысячи непрочитанных книг. Формат «малого экрана» предполагает мгновенную передачу информации из самых глубин травматического бытия, которое превращается в оцифрованную катастрофу, в развлекательное и кровавое реалити-шоу, в вопиющую непристойность. Грань между повседневностью и искусством в гиперреализме стирается, как в древних художественных практиках, но при этом современное искусство не имеет того священного подтекста, который предполагал ритуальный мир мифопоэтики наших предков. Неоязычество и крипторелигиозность компенсируют современному искусству его симулятивность.

Современному искусству претит базовый субъект, герой классики. Он тут же стигматизируется как «ретроград», «догматик», «консерватор», «мракобес», носитель косной ноостальгической идентичности. Постмодернист отучает толковать метафизические смыслы символов, – не потому, что символы – симулятивны и пусты, а потому что они наполнены слишком страшным содержанием, связанным с Реальным. Проще скользить поверхностью и отражать отражения. «Визуальный поворот» отказывается от самости ради любовного взгляда Другого, который становится «мягкой силой» обольщения. Наслаждаясь Другим, пользователь не может удовлетвориться, требуя больше и больше изощренного эстетства. Сочетание Символического и Реального порождает в современном искусстве синтез информации и переживания, знака и наслаждения: фантазм зрелища фиксирует новоей информационное развлечение в оптике постправды – infotainment[237]. Данное развлечение становится основным правилом пост-документалистики: превращать действительность в перформативный дискурс, в шоу. Неолиберальные СМИ в полной мере продемонстрировали эти игровые тактики, самым кощунственным образом препарируя войну и смерть, в том числе, в искусстве.