Идолы театра. Долгое прощание

Трудность здесь состоит в том, что возвращение от постмодерна к традиционализму происходит посредством направления, в свое время освоенного постмодернизмом: структурный психоанализ тесно сомкнулся с постструктурализмом и релятивной логикой плюрализма. Речь, которую использует психоанализ, – метафорическая, образная, пластичная, – по стилю репрезентации весьма напоминает постмодерн и может ввести в заблуждение, заставив читателя отождествить использование постмодерна как инструмента прихода к новому модерну с легитимацией и даже апологией первого. Впрочем, и сам метамодернист как традиционалист революционного, типа (речь идет о некой «консервативной революции») сталкивается с типичной для любого революционизма опасностью вытеснения средством цели, когда инструментализация какого-либо принципа превращается в методическую рекомендацию по его внедрению. Мы говорили об этом в главе, посвященной казусу Абеляра, поощрявшего в своих проповедях разум как средство укрепления веры в противовес безверию, что в итоге только усилило безверие. Подобная опасность исходит из того, что любой критический дискурс «про предмет» легитимирует предмет в актах речи, а также – из того, что именно постмодерный дискурс справляется с легитимацией критикуемого предмета эффективнее других, потому что имеет свойство тавтологически замыкаться на самом себе, играя понятиями, символами, концептами, которые взаимно интерпретируют друг друга, не давая возможности прервать цепочки говорения. В итоге мы имеем дело с типичным эффектом террора: достижение благородной цели нелицеприятными средствами вытесняет саму цель. Борьба с сетью методами сети не всегда лечит подобное подобным, но часто лишь преумножает сеть. Апроприация неомарксизма глобализмом и превращение «левой» идеи Сорбонны 1968 года в леволиберальную («новые левые») является ярким тому подтверждением: легитимированные парадоксы между коммунистической утопией и неизбежной поддержкой капитализма обнаруживаем в динамике становления идей Ж. Деррида, С. Жижека, Ж. Делеза, Л. Альтюссера, Дж Батлер и многих других ориентированных на Маркса «постмодернистов», «неомарксистов», «постмарксистов».

Тем не менее, избыток самости способен к объективации в языке и сейчас активно артикулирует себя. Грани метамодерна представляют многие философские школы, имеющие отношение к фрейдомарксизму, критической теории, структурному психоанализу, антиглобализму: Франкфуртская, Бирмингемская, Монреальская, Британская, Люблянская, Французская. Их спецификой является то, что вновь обнаруженный субъект отличается как от фундаментального субъекта бытия, свойственного для классического консерватизма, так и от номадического субъекта неолиберализма, как от Эдипа, так и от Анти-Эдипа, как от этического героя, так и от эстетического. Субъект-избыток прокладывает себе третий путь между культурой Слова и культурой Образа, знанием и чувственностью, трансцендентной рациональностью модерна и имманентной визуальностью постмодерна, «правым» и «левым» движениями, либеральынм и консервативным проектами, которые, конкурируя, тем не менее, составляют амбивалентное единство в глобалистическом пространстве. Одной из ключевых сущностных характеристик метамодерного антропологического идеала, несомненно, возрождающего эссенциализм в противовес экзистенциализму, является этическая заинтересованность.