Идолы театра. Долгое прощание

Пристальный взгляд на человека эпохи неомодерна – универсального субъекта события истины, в котором всеобщее переплетается с единичным и обращается к Отцу, – требует конкретных методологических разработок в области некоей новой антропологии. В противном случае мы ограничимся только деструктивной критикой идолов театра. Мы осуществим разрыв с постмодерном и оставим вакуум, находиться в котором невыносимо. Потому, естественно, что нужны и новая философская антропология, и новая аксиология, и даже новая политическая идеология, которые «не убоятся» быть ценностно предвзятыми,

памятуя о том, что наиболее идеологичным является мнимо непредвзятый «конец истории Фукуямы», оглашающий отсутствие любых идеологий и погружающий нас в самое ядро одной из них – неолиберальной. Концепт разрабатываемой нами философии о человеке будущего ориентирован на синтез онтологии пустоты и

онтологии присутствия: Реального Лакана и Возвышенного Канта. Подобные опыты уже имели место в ориентированных на Лакана Люблянской и Французской психоаналитических школах, но мы пошли дальше, по метафизическому пути русской религиозной философии. Если светские психоаналитики ограничивались сублимацией бессознательного в сферу нравственности, мы попытались наполнить само бессознательное нравственностью. Это – довольно смелый шаг, если учитывать, что до этого психоанализ, продлевая инерцию фрейдизма, видел в бессознательные исключительно тёмные глубины прикрытой знаками языка пустоты.

Постмодерн стигматизировал классическую модель рационально-этического субъекта модерна – Эдипа. Пройдя искушение ницшеанским дискурсом Анти-Эдипа, человек утратил вкус к подлинности события. Постмодерн играл только с темпоральностью, только с потоком, только со временем, но при этом он утратил историю, потому что диалектика рождается из метафизики, событийность – из памяти, конечность истекает из бесконечности, а не бесконечно ткётся из означающих. Идеал постмодерна, отказавшегося от идеалов, – это номад, вечный кочевник культурами, космополит, Одиссей без Итаки, лишенный дома бытия. Бытийность, вытесненная в избыток, слишком долго сопротивлялась чистой темпоральности, истинное событие противилось ассортименту коммуникативных событий.

В мире постмодерна фантазм смерти является маской для фантазма комфорта, а фантазм комфорта – маской для фантазма смерти. Национализм как выражение Танатоса скрывается под конформизмом и наоборот: потакание Тана-тосу может быть продиктовано желанием приспосабливаться. Сначала субъекта провозглашают «яркой индивидуальностью» в мультикультурализме, лишая цивилизационных корней, чтобы затем поощрить в нем чудовищный этнический реванш и напрочь лишить индивидуальности. Но акт комедии уже осуществлен: репрессивный смех либеральной иронии отринул трагический пафос традиции, следовательно, работать необходимо с тем, что есть, – с атомарным субъектом. Субъект должен (в аспекте долженствования) артикулировать позицию –

при помощи языка выразить невыразимое, выразить самость. Пожалуй, именно это больше всего и пугает человека, привыкшего стесняться своей принципиальности, чтобы не быть обвиненным сторонниками толерантности в «нетерпимости». В лучшем случае, артикуляция аутентичности превращается в идентичность напоказ, в публичные игры с принципиальностью.

Артикулировать себя – это непублично подтвердить верность себе, не редуцируя свою самость ни к постмодерной оптике перформативного наслаждения, ни к ретроспективной оптике административного подчинения. Субъект как самотождественность не захвачен ни одной из гегемоний, он выпадает из всех логик, зримо и незримо присутствуя, но не позволяя себя представить. Вплоть до того, что он отказывается представляться даже «вакуумом», ибо вакуум – это тоже имя. Субъект самости не имеет имени, ибо именовать означает утрачивать, он – само Реальное, ускользающее из символических означающих. Монологический прогресс, постмодерная ирония, космополитизм, транскультура, либерализм, глобализм, плюрализм, ностальгический консерватизм, этнический радикализм – все эти модели человека оказываются проектами прошлого, отработанными и отрабатываемыми с разной степенью травмы. Мы находимся на изломе. Системный кризис, охвативший общество, теряющее веру в средства своего описания, проявляются в чувстве вины перед Богом, перед Отцом, перед самой любовью. Из этого чувства должны родиться те муки совести, что будут достаточными для этического импульса к новому философствованию.