Идолы театра. Долгое прощание

Неомодерн, или метамодерн, не исключает диалектического усвоения лучших достижений своего исторического оппонента и во многом учителя. Персоналистские ценности классического либерализма – свобода, жизнь, собственность – не теряют своего значения, поскольку тесно связаны с христианством, но уходят в небытие их глобалистические искажения: либерал-демократия, гедонизм, отчуждение. Способность потерять собственную жизнь ради высшей ценности – справедливости жизни для всех и каждого – перестает быть пустым звуком. Лояльные релятивисты не обладали этой способностью. Им на смену приходит генерация активистов истины – соавторов в совместном творчестве человечеством истинного события истории здесь и сейчас. Усилие, которое мы совершаем, связано с травматической действительностью подлинного исторического события. Оно – онтологически упрямо, потому что обладает собственной логикой и собственной внутренней правдивостью. Подлинное событие радикально отличается от всего что было до него, будучи открытием в науке или искусстве, в политике или в любви. Оно противопоставляет себя любым имманентным правилам игры. Одновременно – оно вечно и повторяемо, потому что опирается на опыт предшествующих истинных событий, образуя живую цепочку памяти. В подлинном событии сливаются метафизика открытия и диалектика повторения, отрицание и утверждение, синтез и разрыв.

Главное отличие истинного события от «личины»[257]

, которой является событие деструктивное и ложное, является сочетание в нем универсальности и сингулярности: оно предназначено для всех сразу и для каждого в отдельности. Этим и отличается фашизм от интернационализма: фашизм – корпоративен, заботясь об этническом или рыночном наслаждении для избранных ценой жизни других. Истинное событие пытается спасти других от смерти и от наслаждения смертью, поэтому истинное событие, если смерть попирается смертью, может быть принудительным. Так из истинного события рождается террор. Личина сочетает аморальные цели с аморальными средствами. Террор имеет моральные цели, но средства не выбирает, включая и противление злу силой. Увы, в истинном событии, могут содержаться признаки и элементы военного насилия, когда освобождать человека приходится против его желания, если человек или группа людей пребывают в состоянии патологической зависимости. Хирургия истинного события вводит его творца в состояние экзистенциального абсурда: он вынужден делать больно, обвиняться в преступлении, добровольно нести бремя вины и ответственности, лишаться наград и знаков отличия. Его вера рождает чудо, но не истекает от чуда, так как верить нужно без доказательств, без знамений, без свидетельств, черпая истоки веры в нулевой точке кенозиса. Убежденность веры сочетается с упрямством надежды и деятельностью, свойственной для любви. Три новозаветные добродетели здесь становятся определяющими: вера, надежда, любовь, или: убеждение, упрямство и деяние.

Наслаждение, свойственное для общества потребления, образует механический режим воспроизведения смерти. Выйти из-под власти наслаждения, выпасть из его цепочки означающих, – значит, обрести бессмертие в его высшем смысле слова. Чудо воскресения происходит «на территории» субъекта, когда мятущаяся сингулярность открывает в себе незыблемую универсальность – Реальное, Бога, самость, Отца. Апостол Павел никогда не рассказывал, как к нему пришло озарение: истинное событие в своем ядре осталось в сфере невысказанного, учитывая ограниченные возможности языка. Каждый человек перед своим личным Воскресением как субъекта входит в состояние кенозиса: личного переживания богооставленности, низведения себя в ничто с целью самореализации без какой- либо поддержки извне. Субъект творит событие, чтобы быть сотворённым событием. Забота об уязвимой истине Отца сочетается со всецелым доверчивым подчинением любящему Отцу.