Идолы театра. Долгое прощание

Отдельное внимание мы бы хотели уделить Вере – главное героине Екатерины Михалковой, автора сценария и режиссера фильма «Номинация», сыгравшей там главную роль. Автор выстроила личный нарратив фильма по аналогу семейных отношений, которые преломила трижды, используя традиционный принцип матрешки: от жизни к фильму, от фильма к «театру в фильме» и от театра к «фильму в фильме». В ткани кино присутствуют два уже известных нам семиотических приема: «фильм в фильме» (речь идет об «Исходе», авторском фильме героини Веры) и «фильм в театре» (речь идет о спектакле «Король Лир» в Доме ветеранов сцены, где героиня Михалковой ищет массовку). Так же, как и у Хичкока, интертексты в виде появляющейся в кино театральной сцены символизируют места обнажения истины, короткого замыкания знаков, топосы Откровения, двойные кристаллы, помогающие при помощи Воображаемого в тексте пьесы деконструировать Воображаемое в жизни и открыть истину, скрытую под спудом бессмысленного перформанса повседневного существования героев фильма.

Примечательно, что в политической оптике нарратив Веры открывается как избыток (символом которого является трек «Редкая птица» Дианы Арбениной) по отношению к крайностям либерализма и консерватизма. Героиню не устраивают ни патриотический лубочный сюжет предложенного ей фильма, ни типично постмодерная сюжетная линия «модных» фильмов ее либеральных коллег: ни смешная трагедия пафоса, ни трагическая комедия черного юмора. Она делает выбор в пользу самости, аутентичности, подлинности, высокой трагикомедии любви, проявляя онтологическое упрямство Антигоны и уже упомянутой, в контексте «театра в фильме» как места истины, героини Шекспира – Корделии – по отношению к своему Отцу, знаменитому режиссеру. Последний представлен в фильме как буквально и фигурально мертвый Отец традиции (папа Веры умер, его место занимает мать – Трикстер, сама фигура отца превращена «тусовкой» в значимое отсутствие). Но богооставленность не уничтожает героиню, поначалу желавшую эмигрировать на Запад, а только способствует осуществлению Верой кенотического поступка экзистенциального абсурда, поступка веры вопреки бессмысленности бытия, настоящего акта творчества.

Таким образом, новый образ человека будущего, уже просматриваемого в современном российском кино, субъекта как представителя неомодерна видится нами в коннотациях морального подвига. Пройдя искушение либеральной иронией, такой человек будет способен принудительно прервать эстетический дискурс и совершить однозначный выбор, проявив мужество в сфере произвольного этоса. Это и есть подчинение и смирение в возвращении к Богу – свобода как осознанная необходимость. В её основе лежит принятие правоты Отца и молитва о прощении и направлении, независимо от того, представляет Отец номинации или нет, включая ситуацию кажущейся богооставленности, – а также готовность служить Ближнему и творить истинное событие в совместной с ним истории. Чтобы осуществить подобный поступок, необходимо пройти свой личный кенозис, артикулировать par excellence базовую травму и, отталкиваясь от неё, перестроить свою субъектность самому (самость!), без посторонней помощи.

5.8. Сцена

В ходе наших размышлений мы подошли к эстетическому вопросу, который не решается однозначно: это вопрос о соотношении жизни художника и его художественного текста в классическом искусстве и в искусстве постмодерна. Что первично: жизнь или текст? Очевидно, что в модерне жизнь, сущее, является первичной, отражаясь в тексте произведения искусства, но жизнь также может и «театра-лизировать» себя под текст, выстроенный по законам произведения самим автором. В постмодерне, где всё – игра, жизнь является вторичной, будучи сформирована текстом, но именно в текстах перформативного типа жизнь, Реальное, трансгрессирует напрямую. Очевидно, что ответ на этот вопрос надо искать не в плоскости эстетики, а в плоскости этики. В модерне базовым всегда является моральный императив, который определяет, как жизненный, так и эстетический опыт автора: и в реальности, подчиненной Закону, и в искусстве, отражающем Закон реальности и формирующем поступки героя. В постмодерне же место Закона занимает Желание, место служения – наслаждение, одинаково транслируемое и в повседневные жизненные практики, и в тексты искусства, формируемые ими и формирующие их. Если в модерне жизнь и текст взаимно отражают друг друга по правилам Закона, сублимации и метафоры, то в постмодерне они отражают друг друга по принципу Желания, трансгрессии метонимии. Наличие императива долженствования определяет понятие классической сцены.