Идолы театра. Долгое прощание

Категорический моральный императив отличается от гипотетического, хотя большинство людей склонны подменять первый вторым. В «Основах метафизики нравственности» Кант пишет о том, что подмена – неизбежна[285]. Люди часто совершают добро из выгоды, делая вид, что осуществляют его «просто так», подменяя при этом Реальное Воображаемым. Совершение добра во имя выгоды пребывает в царстве Воображаемого и предполагает получение символической награды за поступок: пользы, прибыли, репутации или еще какой-то выгоды. Совершение добра во имя высших смыслов пребывает в царстве Реального и не согласовывает поступок с долгом, но превращает долг в автономную самодостаточную субстанцию, сияющую собственным светом, являющуюся причиной, целью и ценностью самой себя

[286].

Кенозис в христианстве, философский суицид (абсурд) в экзистенциализме, радикальный разрыв в психоанализе, нулевая фонема в семиотике, предельный интерес в теологии – это разные имена одного и того же сакрального опыта долженствования в альтруистическом принятии Бога, истины, красоты, добра как всеобщей данности, абсолютной и фундаментальной данности, развертываемой на публичной сцене мира в процедурах проповеди, казни, распятия, Богоявления, Софии, Воскресения. Герой возвращается к Отцу, к целостности не только без выгоды для себя, но и во вред себе, – в этом высшая тайна «штрафного батальона» метанойи. Зарождение и становление самости возможно лишь в состоянии полного одиночества, в ситуации Гефсиманской молитвы или на кресте. Самотождественность здесь достигает своего предела: библейские поступки касаются крайних границ экзистенции субъекта. Поступок представляет собой «вещь в себе», ноумен, бытийный избыток, выходящий за пределы априорных форм мышления, – самоцель. Поступок не особо рассчитывает на «до» и не заглядывает далеко в «после»: у него есть своя имманентная логика, отличная от негативной диалектики течения времени. Поступок противопоставляет себя предыдущим правилам игры и является предпосылкой для становления новых правил. В этом состоит онтологическое упрямство поступка, который символизируют Антигона и Корделия.

Когда на сцене падает занавес, субъекту демонстрируется тончайшая и весьма опасная экстимная грань между истинным и ложным, Символическим и Реальным, сакральным и профанным. Выход на сцену с целью радикальной перепрошивки своего внутреннего мира, отягощенного идеологией, – это, по большому счету, философский суицид, требующий отказа от собственных фантазмов, желаний, наслаждений, онтичных переживаний. Необходимо освободиться от наркотической зависимости сознания и бессознательного индивида от сетевого экрана. Уметь выйти на жизненную и художественную сцену – это уметь осуществить переход от Символического к Реальному через Возвышенное, осуществить десублимацию, сохраняя при этом величавую приподнятость метафоры (Воображаемого).

Подлинный моральный поступок пребывает в сфере любви, которая исключает себя из цепочки символических означающих, предпочитая Реальное Реального – глубинную связь на уровне самостей и нехваток, связь по ту сторону наслаждения. Любовь не символизируется и не номинируется до конца. Она всегда – пауза между репликами, светлая немота. Сцена – это божественная любовь: её онтологическим актерам всегда не хватает слов, чтобы объять объемлющее, не способное стать объемлемым. Это отличает героя сцены от идолов театра, театр – от перформанса.

Эффект сцены, прикрытой или неприкрытой занавесом, свидетельствует о потребности в избытке, в самости, в истинном событии. Поступок любви – это избыток по отношению к прагматическому здравому смыслу, к инерции сущего. Сцена в ее высшем проявлении является поступком любви, а занавес – способом осознанного вхождения индивида в сценическую Вселенную. Сцена в современном мире важна тем, что театр (спектакль) является мощным антидотом против того, что мы назвали ужасающим реалити-шоу, созданным из препараций фрагментов бытия с политической манипулятивной целью. Когда мир манипулирует правдой, сцена говорит миру правду. Когда правда становится игрой, сцена становится правдой.

5.9. София как метафора России

В условиях неолиберального шока говорить о едином глобальном будущем для всех стран мира – больше не актуально. Стало понятно, что «конец истории» Фукуямы означал не торжество интернациональной социально-этической справедливости, а победу идеологии транснационального капитала. Отказ от классического глобализма ради постколониальной парадигмы плюральности привел к релятивации, заложенной в политике мультикультурности, явившись обратной стороной того же глобализма. Эффективным путём одновременного преодоления крайностей глобализма и релятивизма является создание новой системы ценностей, которая сочетала бы ценность единства человечества с ценностью его цивилизационного многообразия.