Идолы театра. Долгое прощание

Каждый из атомарных индивидов в постмодерне – это своеобразная мать-одиночка

с отцом ребенка в виде собственной утраченной самости, традиции, субъектности. Каждый из нас – это такая «мамочка», тоскующая по утраченному началу духа как мужества и патриархальности. Нехватку мускулинного – не сексуальна: это нехватка защиты, которую способен дать Animus – Дух Отца. Образ Отца вызывает у матери-одиночки амбивалентные чувства ненависти и любви, притягивания и отталкивания, очарования и обиды, ярости и нежности. С отсутствующим, но настойчиво и невидимо присутствующем, Отцом начинается невротическая игра по его сокрытию, сшивке, замене идолом. Родовой культ как нельзя более полно отражает тоску женского начала по мужскому, матери по отцу своего ребенка, души по духу, субъекта по сообществу, человека по Богу. Если представить Софию как образ женской ипостаси Абсолюта без Абсолюта, травмированную, искалеченную и темную Софию, – это и будет истерическая мамочка-одиночка, фемиинстка поневоле, возбужденная древними хтоническими образами и доисторическими травмами.

Идолы рода в виде радикалнационализма возрождаются в глобальном селе инфомрационного общества. Экран – это апофеоз пустой экстатической коммуникации для многочисленных мам-одиночек. Принудительность типичности отражает всеобщее отчуждение и легитимацию желания быть замеченным Другим (воображаемым «отцом»). Поэтому в дискурсе глобализма экранная культура – это символическое пространство фантазма, закодированное в клиповое изображение объекта желания. Если идеология классического нацизма инсценирует город, представляя площадь как многолюдную сцену с маршами, эмблемами и факелами, то идеология либерал-демократии и её этнических культов показывает индивидуализированный репрессивный перформанс каждому из нас прямо на домашнем экране. Типичность компенсирует страх судьбы и смерти, подменяя Реальное Символическим, подменяя мужество быть частью чего-то Большего оргиастическим буйством идолов рода, слепого подражания его гегемонии.

Протест матери-одиночки против подлинного Отца как протест субъекта против Бога и традиции – это протест реципиента против донора на этапе бунта периферии против центра культурного ареала в семиотике диалога культур. Либеральная типичность, при помощи которой осуществляется этот протест, отражает возрождение древнего этнического идола рода. Феминизм и квир-феминизм – не что иное, как властная эротика экрана, идолы рода «родом» из палеолитической племенной культуры. Феминистическая идеология, несмотря на всю свою имитирующую постмодерн неолиберальную риторику, воспроизводит древнейшую тератологию – мифологию чудовищ, порожденную матерью-землей, её дикое хтоническое начало.

Мифологическое начало постфеминизма хорошо иллюстрирует женственность постмодерной ризомы: рыхлость, диффузность, рассеянность, текучесть сети здесь являются признаками именно «женской» картины мира и «женского» стиля мышления. Типичность матери-одиночки превращается в трансгрессию – инерциальную непрерывную трансляцию желания в фатальном режиме бытия-к-смерти.

Именно эту гоголевскую смерть мы наблюдаем в экстремистском клиповом искусстве современной Украины, где женщина инфернального, монструозного вида (ведьма, Панночка) уничтожает мускулинное начало в лице «русского оккупанта». В её лице ноктюрн уничтожает диурн, режим ночи и смерти торжествует над режимом дня и жизни, темный Логос получает своё полное символическое выражение.

Эротическая природа экрана раскрывается через транссексуальность. Сущность биологической власти состоит в том, что на политику транслируются путем перенесения фантазма сексуальные, животные, чувственные, телесные, биологические черты. Угнетение либидо указывает на либидо и раскрепощает его, эротизация власти в категориях трансестетики становится повсеместной. Чтобы власть функционировала, она должна быть сексуальной, должна стать биополитикой[110]: в этом утверждении скрыт глубокий психоаналитический смысл, выходящий за пределы экранного постмодернизма. Глобальная и добровольная дисциплинарности общества контроля – это строгая последовательность выполнения призыва к скрытому наслаждению.