Игра слов. Практика и идеология художественного перевода

Из двух основных признаков поэзии – метра (размера) и рифмы[27] – первый присутствует или хотя бы проскальзывает в прозе очень часто и работает в ней с большой отдачей, а второй, как правило, попадает туда случайно и выглядит как мусор, от которого нужно избавляться. Эффективность других поэтических средств – аллитераций, ритмичного чередования гласных и тому подобного – зависит от того, случайным или намеренным кажется читателю их появление в тексте; если писатель или переводчик хотят воспользоваться какими-то из этих приемов, они должны быть уверены, что читатель воспримет их как обоснованные, а не как угодившие в прозу нечаянно. Риторические фигуры (инверсии, анафоры) вносят свой вклад в поэтизацию, если благодаря им проза становится ритмичнее, мелодичнее – одним словом, поэтичнее, – но могут служить и чисто прозаическим целям: структурировать текст, уравновешивать фразу, обеспечивать интонационное выделение главных смысловых узлов. С этой точки зрения отрывки из рассказов Барнса и Джерома, которые мы разбирали в разделе о работе с текстом, высокой степенью поэтизации не отличаются, хотя риторики в них хватает.

Цветистость прозы – обилие в ней метафор, яркую лексику – тоже можно считать компонентом поэтизации, но поскольку эти особенности редко игнорируются переводчиками, я не стану отдельно на них останавливаться.

Понять, как действует в прозе поэтическая техника, лучше всего с помощью примера. Вот начало рассказа Брюса Роджерса “Шлюпка в горящем море” (Bruce Holland Rogers, Lifeboat on a Burning Sea), одну фразу из которого я уже цитировал:

Deserters.

When I can’t see the next step, when I can’t think clearly about the hardware changes that TOS[28] needs in order to become the repository, the ark, the salvation of my soul, I think of deserters.

I think of men on the rail of a sinking tanker. For miles around, there are no lights, only water black and icy. A lake of flame surrounds the ship. Beyond the edge of the burning oil slick, a man sits in the lifeboat looking at his comrades. The angle of the deck grows steeper. The men at the rail are waving their hands, but the one in the boat doesn’t return. Instead, he puts his back into rowing, rowing away. To the men who still wave, who still hope, the flames seem to reach higher, but it’s really the ship coming down to meet the burning sea.

Or this:

The arctic explorer wakes from dreams of ice and wind to a world of ice and wind. In the sleeping bag, his frostbite has thawed and it feels as though his hands and feet are on fire. It is almost more than he can endure, but he tells himself he’s going to live. As long as his companion is fit enough to drive the sled, he’s going to live. He hobbles from the tent, squints against the sunlight. When he finds the dogs and sled gone, he watches for a long time as the wind erases the tracks.

In these fantasies of mine, the dead bear witness.

From the bottom of the sea, dead sailors wave their arms.

Frozen into the ice, a leathery finger points, accuses.