Игра слов. Практика и идеология художественного перевода

Первый: читайте побольше не только хороших книг, написанных нашими авторами, но и хороших переводов с любых языков (хотя если вы знаете язык оригинала, у вас всегда будет еще и полезная возможность сравнить перевод с первоисточником). При этом роль классики в отечественной переводной литературе принадлежит работам представителей (а чаще представительниц) так называемой советской школы перевода, в первую очередь “кашкинцев”: М. Лорие, Н. Дарузес, Н. Волжиной и остальных. Дело в том, что они брали за основу для своих переводов именно язык русской классики девятнадцатого века, ощущая себя (не без серьезных на то причин) хранителями и продолжателями русской литературной традиции. Плюсы и минусы такого подхода заслуживают отдельного обсуждения, которому здесь не место.

И второй: читайте побольше хороших стихов на всех языках, на каких можете, даже если не собираетесь заниматься поэтическим переводом. Это наверняка вам пригодится, потому что поэзия – гигантская лаборатория, в которой ставят над языком уйму разнообразных, иногда опасных для жизни экспериментов. Именно стихи показывают, на что вообще способен язык и люди, которые им пользуются. Кроме того, проза и поэзия взаимозависимы, и стихи нередко просачиваются в прозу разными путями и в разных дозах, так что умение справиться с парой стихотворных строчек или просто ритмизованным прозаическим фрагментом – вещь очень полезная.

А теперь, прежде чем перейти к главному – разговору о редактировании, – нам осталось еще обсудить, насколько свободен наш внутренний писатель. Вдруг творец русской “Одиссеи” не так уж грубо ошибся и каждый из нас, переводчиков прозы, если и не раб, то по крайней мере крепостной своего автора?

Границы свободы

Мы уже знаем, что переводчик свободен от выбора конкретных слов, потому что переводить надо не слова, а фразы. В первую очередь это объясняется тем, что в разных языках слова соединяются друг с другом по совершенно разным законам, – иначе говоря, разницей в синтаксисе двух языков, – а если мы соединяем по законам своего синтаксиса русские эквиваленты слов, составляющих английскую фразу, у нас часто получается белиберда. Если же перевести фразу целиком, а потом сравнить ее с оригинальной, окажется, что какие-то из английских слов вовсе не имеют прямых русских аналогов, и наоборот. Вдобавок сплошь и рядом меняются местами части речи: то, что в оригинале было существительным, в переводе превращается в глагол, прилагательное становится наречием, глагол – причастием, и так далее. Но есть и еще одна причина, по которой идея перевода слово в слово непродуктивна.

Множество слов в языке дискретно, реальность – непрерывна. Представим себе язык в виде наброшенной на реальность сетки, в узлах которой находятся слова. Это очень грубое приближение, потому что на самом деле слова – не точки, а гораздо более сложные объекты, что-то вроде медуз очень неправильной формы и с большим количеством щупалец (а еще вернее было бы сравнить каждое слово с целой стаей медуз), но для нашей цели сойдет и такая модель. Слово обозначает то “место” в реальности, на которое лег его узелок. Это может быть не только какой-нибудь предмет, но и действие, и качество – все, для чего есть название в языке. Если теперь накрыть ту же самую реальность второй сеткой, представляющей другой язык, то ее узлы не совпадут с узлами первой. Где-то ближайшие узлы разных сеток окажутся совсем рядом, а где-то – довольно далеко друг от друга. Иногда узелок одной сетки приходится чуть ли не на середину ячейки другой; те, кто много переводит с английского, знают про “неудобные” слова вроде lurch, pattern, longing (существительное от глагола long for) или

sophisticated, для которых почти всегда трудно подыскать хороший русский эквивалент.

Читая книгу на английском, мы восстанавливаем реальность, которую хотел показать нам автор, по выбранным им словам-узелкам. Если мы теперь заменим каждый из этих узелков его ближайшим русским аналогом, та реальность, которую мы таким образом предъявим своему читателю (он ведь будет восстанавливать ее уже по нашим словам), непременно окажется другой, искаженной. Иногда в этом несовпадении соседних узлов бывают виноваты культурные различия; к примеру, наше слово “интеллигент” примерно соответствует английскому intellectual,

тогда как буквальная копия последнего, русское “интеллектуал”, в применении к нашему соотечественнику будет иметь несколько иной смысл. Иногда объяснение следует искать в различиях природных: например, при слове “холм” мы представляем себе бугор меньших размеров, чем англичане при слове hill, и потому hill порой бывает правильнее перевести как “гора”, хотя за этим словом нам мерещится возвышение побольше, чем надо.